Кехертус с Гигапонтом были склонны возложить ответственность за происходящее на Бумсика с Хрюмсиком, а сонная Гризольда уверяла душу Таванеля, что это происки его псевдо-тезки. И никто, никто из них не угадал.
Ворвавшись в тронный зал, они с недоверием и ужасом уставились на сцену жестокого побоища, которое разыгрывалось между Думгаром и доктором Доттом. Привидение висело под самым потолком, отчаянно размахивая рукавами черного халата, а голем швырял в него все небьющееся, что попадало под его каменную десницу. Достойный дворецкий всегда осуждал тех, кто рвет и мечет по любому поводу. Он полагал, что следует выбрать что-то одно, его и придерживаться. Лично он выбрал — метать.
— Думгар! — закричал Зелг, глядя, как отправляется в полет монументальных размеров щит побежденного Валтасеем людоеда. — Это же Сильно Загадочный щит, который вы запрещали трогать руками! Думгар!
—Он самый, – невозмутимо отвечал голем, выбирая следующий снаряд. — Доброе утро, ваша светлость. Как почивали? Доброе утро, господа.
— А-а, — произнес Мадарьяга, чувствуя, что ему не хватает запаса слов, которого прежде хватало, чтобы живописать любую, даже самую необычайную картину. — Э-ээ-э.
Перед мысленным взором Такангора возник светлый образ Мунемеи, принципиально не одобрявшей междометий. Если тебе есть, что сказать, говори; если нет — не сотрясай воздух, — наставляла она, и он с ней соглашался; но вампира было легко понять и простить. Минотавр описал широкий круг по тронному залу, обозревая следы разгрома.
— Зачем это вам? — поинтересовался он. — С особой целью — или так? Каприз?
—Вот именно, — расстроился Зелг.
Он любил своего дворецкого, любил свой замок, любил и доктора Дотта. Чего-то одного он вот-вот мог лишиться.
По залу прокатился мелодичный звук, как если бы Думгар бил в гонг, созывая их к обеду. Но на сей раз гонг был использован не по назначению.
— Ты еще пожалеешь, — пообещал Дотт, выныривая из-за лепного василиска.
— Хороший бросок, — одобрила Гризольда, пыхая трубкой.
— Гризя! — мягко укорил Таванель, следя за траекторией серебряного блюда. — Это же наш добрый друг доктор Дотт.
— Да, — сказала фея. — Но бросок-то хороший, согласись.
Справедливая душа вздохнула. Что да, то да — и не возразишь.
— Должна быть причина, — предположил Гампакорта.
— Если причины нет, это тоже, знаете ли, причина, — вздохнул Кехертус, ностальгически припоминая, какой поднялся переполох, когда он впервые посетил пещерный храм Адриэн.
— Мы все волнуемся за нашего дорогого Думгара, — негромко сказал Уэрт Таванель — безупречный, как всегда, и Гризольда с гордостью оглядела собравшихся, все ли заметили, что ее рыцарь верен себе и остается рыцарем без страха и упрека даже в критической ситуации.
Кехертус растерянно поднял бронзовую статуэтку и осторожно установил ее на мраморный постамент, где она красовалась еще вчерашним вечером, когда они все дружно ужинали в этом зале. Он не сказал ничего, но все его глаза выражали живейший интерес. Вероятно, дядя Гигапонт поведал все, что думает по этому поводу, но его, как всегда, никто не слышал. Шестиногий столик, притопавший за Зелгом из спальни, выбрал крайнюю справа колонну и улегся за ней, поджав под себя ножки. Эпическая сцена не произвела на него заметного впечатления: чего тут только ни летало в славные времена бабки Бутусьи — а та никогда не делила снаряды на бьющиеся и небьющиеся. И потому он собирался вздремнуть, пока остальные разбирались в сути происходящего.
— Секунду, милорды, — степенно сказал Думгар и обвел помещение придирчивым взглядом. Затем снял со стены метательный серп и бросил его в Дотта.
— Халат порвешь! — завопил тот, мерцая и клубясь от возмущения.
— Подлатаем, — ответил Думгар и снова принялся оглядываться.
— Думгар, голубчик, — заволновался молодой герцог. — Дедушка! С ним такое бывало?
— Вообще-то, да, — ответил честный Узандаф. — Но очень, очень, очень давно.
— А что это?
— Припадок крохоборства и безупречной рачительности. Видимо, кто-то, — Узандаф выразительно поднял глаза к потолку, — перешел все границы разумного и достиг в своей расточительности крайнего предела, который и вызвал этот рецидив.
— Он же разнесет замок в клочья, — в ужасе сказал Борромель, глядя на исполинскую фигуру борца за экономию. — Он же в порошок тут все сотрет.
