– Правда, Атиль слишком стар, слаб и болен. Он не сможет вступить в бой. Без сомнения, таково наказание Единого Бога за вероломство.
Лайтлин покосилась на Ярви, и служитель незаметно кивнул.
– Атиль выслал меня вместо себя, – сказала она, и сердце Колючки, и без того часто бившееся, заколотилось о ребра. – Вызов королю – это вызов и королеве.
Мать Исриун презрительно рассмеялась:
– И ты сразишься с Крушителем Мечей, позолоченная королева?
Лайтлин оскалилась:
– Ты, верно, забыла, детка. Королева не сражается. Вместо меня на бой выйдет мой Избранный Щит.
И тут на Колючку снизошло страшное спокойствие, и на ее скрытом капюшоном лице расцвела улыбка.
– Это жульничество! – тявкнула Исриун – теперь она уже не улыбалась.
– Это закон, – отрезал Ярви. – Служитель короля обязан знать его. Вы вызвали нас на бой. Мы приняли вызов.
Горм отмахнулся огромной лапищей, словно от надоедливой мухи:
– Жульничество это или по закону, мне все равно. Я выйду против любого, – в голосе звучала скука. – Показывай свого поединщика, Лайтлин, и завтра на рассвете мы встретимся на этом поле, и я убью его, и сокрушу его меч, и повешу его навершие на мою цепь.
И он обвел глазами войско Гетланда.
– Однако твой Избранный Щит должен знать, что Матерь Война дохнула на меня в колыбели, и предсказано, что не дано мужу убить меня.
Лайтлин изогнула губы в ледяной улыбке, и тут все щелкнуло, как детали в замке, и стало на место, и замысел богов в отношении Колючки Бату стал очевиден.
– Мой Избранный Щит – не муж.
Настало время обнажить меч. Колючка сорвала и отбросила плащ. В гробовом молчании воины Гетланда расступились, и она тронула своего коня и поехала между ними, не сводя глаз с короля Ванстерланда.
И когда он увидел ее, лоб его прорезала глубокая складка.
– Гром-гиль-Горм, – тихо сказала она, поравняв коня с Ярви и королевой. – Крушитель Мечей.
Конь матери Исриун шарахнулся в сторону.
– Творитель Сирот.
И Колючка придержала лошадь рядом с ним, и на его хмурое лицо пал отсвет яростного алого света ее эльфийского браслета. А она нагнулась к нему и прошептала:
– Тебе конец.
Храбрость
Потом они некоторое время лежали, не шевелясь. Ее волосы щекотали лицо, ребра упирались в его ребра с каждым жарким вдохом. Она поцеловала его открытый рот, потерлась носом о щеку, а он лежал и не шевелился. Она соскользнула с него, вытянулась рядом с довольным ворчанием, и он лежал и не шевелился. И он прижалась к нему, положила голову на плечо, и дыхание ее замедлялось, замедлялось, замедлялось, а он лежал и не шевелился.
Наверное, он должен был держать ее крепко, как скряга держится за свое золото, досуха выжать каждый миг, пока они еще вместе.
Но Бранд… не мог. Ему было муторно и погано на душе. А еще он боялся. И ее потная кожа липла к его, и жар ее тела душил, и он вывернулся из ее объятий и встал, запутался в темноте головой в пологе, с проклятиями захлопал ладонью и отбросил его. Полог захлопал и обвис, покачиваясь.
– Ты решил наказать мой шатер за недостойное поведение? – донесся до него ее голос.
Ее скрывала темнота. Только на плече отражался полумесяц света – видно, она приподнялась на локте. Глаза блестят. И золото в волосах.
– Значит, ты с ним сразишься?
– Ну да.
– С Гром-гиль-Гормом.
– Разве что он устрашится и не явится.
– С Крушителем Мечей. Творителем Сирот.
Имена тяжко падали в глухую темноту. Имена, от которых у самых великих воинов поджилки тряслись. Имена, которыми матери пугали непослушных детей.
– Сколько раз он выходил на поединки?
– Говорят, раз двадцать.
– А ты?
– Ты знаешь, сколько, Бранд.
