как пить дать, как…
…веревка натянулась и дернулась, и протащила его прямо в кучу прошлогодней листвы, он закачался и едва удержался на ногах…
– Держи! – заорал Доздувой и резко потянул свой канат.
И тут лопнул узел – с резким, как хлыстом стегнули, звуком, и Доздувой с отчаянным воплем опрокинулся на спину.
Одда выдохнул: «Боги!», тут же упал вниз лицом, сшиб идущего следом, тот выпустил свой канат, веревка захлопала, извиваясь, словно змеюка.
С хлопаньем крыльев взлетела птица, «Южный ветер» клюнул носом, кто-то с другой стороны заорал, когда веревка резанула его по плечам, развернула, раскрутила – и сбил с ног Фрора, а от неожиданного рывка все повалились наземь, как кегли.
И тут Бранд увидел – Колл. Парень лежал под килем со своим ведром и в ужасе смотрел, как вздрогнул и наклонился над ним нос корабля. И пытался на спине выползти из-под скрипящего, ползущего на него корпуса.
Времени думать и прикидывать не осталось. Может, это было благое дело. Отец Бранда всегда говорил, что думать – это не по его части.
Он, рассыпая палые листья, сиганул с тропы и быстро обвязал канатом здоровенное дерево, крепко вцепившееся бугристыми корнями в склон.
Вокруг орали, натужно скрипели доски, что-то щелкало и ломалось, но Бранду было не до этого – он упер один сапог в дерево. Другой. И со стоном вытянул – ноги, потом спину, изо всех сил натягивая обмотавшую плечи веревку, вытягиваясь в струнку, прямо как торчащая из ствола ветка.
Ох, если б он тоже был из дерева… Натянутый до предела канат звенел, как струна арфы, глаза лезли из орбит, веревка скребла по коре дерева, обдирала ладони, резала мышцы. Он стиснул зубы и прикрыл глаза. И крепче вцепился обмотанными тряпкой руками в канат. Держать. Держать и не отпускать, мертвой хваткой, как Смерть держит умирающих.
Непосильная ноша. Слишком тяжело. Но раз уж взвалил ее на себя, какой прок жаловаться?
В ушах зазвенело сильней – «Южный ветер» сползал, сползал, и держать стало еще тяжелее, и он тихо, протяжно застонал, но не сдавался: если уступить и ослабить колени, спину, руки, его согнет пополам.
Тут он открыл глаза – на мгновение. Сквозь листву сеялся солнечный свет. Кровь на дрожащих от напряжения запястьях. Дымится обмотанная вкруг ствола веревка. Где-то далеко звучат голоса, гуляет эхо. Он зашипел – веревка дернулась и зазвенела, немного съехала – впиваясь в тело, как пила.
Держаться. Не отпускать. Он не подведет команду. Кости затрещали, канат врезался в плечи, руки, запястья, он же ж на части его порвет, дыхание с сипением вырывалось из груди, он фыркал, как ломовая лошадь с натуги…
Держаться. Не отпускать. Он не подведет свою семью. Все тело дрожало, мышцы полыхали огнем боли.
Мир исчез – есть только он и этот канат. Только усилие и боль и тьма.
И тут он услышал тихий голос Рин над ухом:
– Отпусти.
Он помотал головой, вытягиваясь до предела, поскуливая…
– Бранд, отпускай!
По дереву гулко ударил топор – и он упал и падал, падал, а мир вокруг крутился и крутился. Его подхватили сильные руки, опустили на землю. Сил не было, ноги-руки болтались, как тряпочные.
Над ним стояла Колючка, а за ее спиной сияла Матерь Солнце, золотя щетинку со стриженой стороны ее головы.
– А где Рин? – прошептал он.
Вместо шепота вышло сипение.
– Отпускай.
– Ох.
Оказывается, он так и не разжал кулаки. Понадобилось серьезное усилие, чтобы разжать дрожащие пальцы, и Колючка тут же принялась разматывать канат – тот был влажным от крови.
Она вздрогнула и резко крикнула:
– Отец Ярви!
– Прости, – просипел он.
– Что?
– Я… не надо было мне так говорить… о твоей матушке…
– Заткнись, Бранд.
Тут она замолчала, а вдали вдруг заговорили, а птица высоко на ветке пронзительно засвиристела.
– А самое главное, мне кажется, что это все правда.
– В смысле?
– Не злись, пожалуйста. Это больше не повторится.
Вокруг собирались люди, над ним нависали размытые тени.
