Мужчина был горячий, словно печка, а улыбался и смотрел так, что Люся, руками пытаясь его оттолкнуть, с ужасом почувствовала: ноги-то у нее сгибаются сами собой, без всякого участия разума.
«Черт! Да меня же сейчас…»
– Поймал, – усмехнулся он, жадно и восторженно ее рассматривая. – Глаза дракона и брови феникса, да! Беру!
– Че-го?.. – прошептала парализованная то ли страхом, то ли чем-то иным девушка, но ответа не дождалась.
Выдав это непонятное заявление, он вдруг побледнел, обмяк и с легким вздохом навалился на нее всем своим немалым весом. Люся пискнула, яростно завозилась, но он не двигался, а ладонь ей вдруг обожгло чем-то… что-то… Выпростав руку, она в страхе уставилась на измаранные красным пальцы. Да он же кровью изойдет!
– Эй! Придурок! Слезь с меня! Эй! Ты… ты живой?
Придурок не отвечал, и Людмила, в отчаянии колотя его свободной рукой по спине, нащупала вдруг какой-то торчащий обломок. Стрела, что ли? Да он же сейчас сдохнет! Прямо на ней!
И сдохнет, похоже, счастливым. Потому что голова раненого улеглась как раз между девичьих грудей, и вид у него был возмутительно довольный для умирающего.
– И что теперь? – тоскливо вопросила Небеса «небесная лисица».
Ей ответило конское ржание. Вороной подошел поразительно бесшумно для такой громадины и смотрел теперь сверху вниз, потряхивая гривой и всхрапывая.
– Ржешь, скотина? Надо мной?
В глазах коня Люся увидела собственное отражение, а еще – почти человеческий сарказм. И поняла, что, похоже, действительно попалась.
Раненый не двигался, не стонал, и порой Тане казалось, что и не дышал вовсе. С такой потерей крови и количеством ран удивительно, как он вообще до вечера дотянул. Даос ему раны зашил и бальзамом целебным намазал, но на том помощь Колобка закончилась.
– Если судьба ему помереть, то так тому и быть, – проворчал Линь Фу и отправился лечить лошадку. Существо, во всех смыслах более достойное заботы. Хотя бы просто потому, что еще ни одна четвероногая скотина не взяла в копыта копье и не попробовала проткнуть насквозь человека.
А Таня осталась возле раненого. В принципе она мнение дедушки Линь Фу вполне разделяла. Люди в том времени, откуда она пришла, не просто уподобились животным, они зачастую бывали много хуже бешеных чудовищ. Но этого молодого человека отчего-то было очень жалко. Вот и сидела Татьяна Орловская в ужасно неудобной для европейки позе – боком, изогнувшись и не имея возможности вытянуть ноги. А по-турецки сесть не позволяло воспитание.
– Девы и на земле, и на небе любят воинов, – вздохнул над ее плечом подкравшийся незаметно даос. – Живой еще? Ты гляди-ка!
Он посчитал пульс, обхватив запястье раненого, и ободряюще похлопал Таню по плечу:
– Выкарабкается герой, никуда он не денется. Видать, ты отогнала бога смерти, – усмехнулся Линь Фу и многозначительно добавил: – Прямо как самая настоящая небесная дева.
Черные глаза-бусинки даоса блестели от избытка хитрости. Сразу было видно: он свою гостью давно раскусил и теперь желал получить чистосердечное признание.
– Я – она и есть, – сказала Татьяна, но не слишком уверенно. – Разве по мне не видно?
– Хех, по тебе видно, что ты нездешняя, это точно. Но мир поистине велик и многообразен, – молвил Линь Фу, практически слово в слово повторяя сомнения веселого мятежника Лю. – И если уж в наших краях двух одинаковых женщин не сыскать, то где-нибудь за горами-долами… э?
И вопросительно вздыбил кустик левой брови. Дескать, не вредничай, развязывай язычок.
– Или за годами-веками.
– О как!
Колобок смешно всплеснул пухлыми ручонками, но Таня впервые увидела в его глазах настоящее изумление. А еще – обжигающую душу и разум жажду нового знания. Таким же внутренним огнем горел ее отец, когда собирался на очередные раскопки. Любопытство первооткрывателя не давало сидеть на месте, гнало профессора Орловского и таких же, как он, одержимых, вперед. Как Амундсена – к Южному полюсу, а Нансена – к Северному.
– Вперед или назад в веках? – шепотом спросил Линь Фу, облизывая пересохшие губы.
– Вперед.
Даос задумчиво поскреб жиденькую бороденку. Взгляд его блуждал по комнате в поисках чего-то важного, пока не наткнулся на кувшин с остатками рисовой водки. Возраст почтенного Ли Линь Фу определить было сложно: если судить по волосам, то древний старик, если по силе в руках, то мужик в самом соку, а если по стремительности движений, то шестилетка-сорванец. Вмиг нашлись и чарки для питья, и немудреная закуска, под которую такие важные разговоры вести было куда как сподручнее.
– Пей, – приказал служитель Матушки Нюйвы.
