не можешь.
Юн перестал жевать, схватил миску и с меткостью прирожденного бойца швырнул ее прямо в лоб дяде. И попал. Лапша уже остыла, а то бы почтенный Сян Лян запросто мог без глаз остаться.
– Вон! – рявкнул генерал, берясь было за лежащий рядом меч, и добавил, уже обращаясь к взметнувшемуся за спиной дяди расписному пологу: – Убирайтесь вон, иначе я за себя не ручаюсь!
А потом, не снимая легкого доспеха, вытянулся на лежанке и стал смотреть в потолок шатра. Больше всего Сян Юну хотелось плакать. Или перерезать себя глотку. Или зарезать дядю и вместе с ним половину войска, а вторую – закопать живьем.
И все потому, что небесная дева больше не смеялась, и не улыбалась, и вообще на него не смотрела, а если и смотрела, то в упор не видела. Чудные серебряные очи Тьян Ню сделались безразличными, как у мертвой рыбы. Она не прикоснулась к еде, не надкусила яблочка, не выпила и глотка воды, словно и вправду уже умерла. И все это случилось по его воле и вине. Сян Юн убил красоту! Там, у подножья Цветочной горы, Тьян Ню летала, спорила с Ли Линь Фу, играла с кошкой, слушала его стихи. Там она была свободна и наверняка по-своему счастлива. Она была живая, а с ним, с Сян Юном, стала мертвая. Потому что он, обуянный ревностью и похотью, невольник своего положения и амбиций, украл Тьян Ню и лишил ее свободы.
Генерал со всего маху стукнул себя кулаком по лбу и все же разрыдался. От ненависти к себе, к своей властной и неукротимой натуре, требующей безропотного подчинения от каждого встречного.
Боги наказали чуского князя дважды, сделав запредельно жестоким, но при этом не отняв той части ума, которая сознает, насколько он мерзок в своих низменных страстях.
Зачем ему дана душа, которая видит и ценит красоту, если у него настолько безжалостное сердце? На погибель? Зачем Юна с детства учили не одним только воинским искусствам, но еще и музыке, и стихосложению, и рисованию с каллиграфией? Чтобы всю оставшуюся жизнь он калечил себя и других?
Сян Юн отер полой шэньи мокрое лицо, встал и прошелся по шатру туда-сюда. Он больше не мог лежать, сильное тренированное тело требовало действий – немедленных и решительных. Ведь одних сожалений мало, нужно исправить содеянное. Хотя бы попытаться исправить.
– Мин Хе! Сюда!
Ординарец влетел в палатку и тут же рухнул на колени:
– Ваш слуга готов исполнить любой приказ!
– Скажи, чтобы оседлали Серого. Немедленно!
Время было позднее, но разве генерал Сян обязан объяснять, куда и зачем направляется? Пока дядюшка во всех смыслах зализывает раны и жалуется лекарю на поганца-племянника, можно и нужно поступить правильно.
Он пронесся по лагерю, точно буря по ущелью, и только чудом никто из солдат не попался под копыта рассерженного не меньше, чем хозяин, Серого. Жеребец зло грыз удила и недовольно прядал ушами, за что и получил плетью. Мол, знай свое место, братец.
Служанки, денно и нощно несущие стражу возле княжьей невесты, едва завидев перекошенную яростью физиономию Сян Юна, порскнули в разные стороны, кто куда, точно мыши. Тьян Ню медленно встала навстречу.
– Решили не дожидаться свадьбы, генерал? – спросила она голосом, от которого опорные балки, поддерживающие шатер, покрылись слоем инея, а в воздухе закружились невидимые жгучие снежинки.
Сян Юн в три стремительных шага преодолел расстояние, разделявшее их, опалив горячим дыханием ее лицо, и впился пальцами в локоть девушки.
– Идем со мной!
– Нет.
– Что?
– Я сказала – нет, – ответила Тьян Ню с запредельным спокойствием, но над верхней губой, пересохшей и бледной, выступили крошечные капельки пота.
Тогда генерал припечатал девушку спиной к столбу и прорычал на ухо, чеканя каждое слово, точно шаг на марше:
– Я отвезу вас обратно. В ту деревню возле Цветочной горы. Но решить, верите вы мне или нет, надо прямо сейчас, немедленно. Пока я не передумал. Пока я еще могу противостоять… самому себе.
Сердце гулко билось где-то в горле и не давало вздохнуть полной грудью, отсчитывая мгновения. Так считает возле стенобитного орудия командир прежде, чем его лян произведет выстрел. Пять, четыре, три, два, один…
– Я вам верю, – молвила она, и негромкие слова немедленно превратились в легкое облачко, как это бывает в морозный день. И ему показалось, что твердый серый лед в ее глазах треснул. Но, видимо, лишь показалось.
– Тогда за мной.
Не напоминай недавние ранения о себе ежеминутной болью, Юн бы подхватил девушку на руки и… возможно, снова передумал бы. Но Небеса сберегли
