Так проходили дни и ночи, а я по-прежнему была заперта в этом месте и даже не смогла определить, где именно нахожусь. Небо иногда озарялось адскими всполохами, иногда приобретало нежную петербургскую перламутровость; во дворе рос обычный бурьян, но среди заурядных сорняков качались на тонких полосатых стебельках цветы с прозрачными лепестками. В библиотеке рядом стояли книги, набранные незнакомым шрифтом — таких букв я не знала, — и книги на русском, английском и других знакомых языках.
Словом, это был какой-то перекресток миров, но такой, где на всех направлениях стоят запрещающие движение знаки. Утешало одно: мы с Чудовищем притерлись друг к другу и неплохо ладили.
Просто удивительно, насколько быстро исчезло психологическое напряжение от разницы в наших размерах. Совсем скоро я перестала остро реагировать на гигантские габариты своего соседа по заточению и принялась командовать им направо и налево, используя все возможности кошачьего обаяния… и испытывала в связи с этим некое извращенное наслаждение.
С одной стороны, я мечтала о том времени, когда мой сосед поумнеет и обретет полноценный разум. С другой стороны, чувство власти над существом, в двадцать раз превосходящим меня по размерам, как-то по-особенному грело душу.
В бытность мою человеком я не замечала за собой склонности к капризам, но теперь такое состояние стало частью натуры. Тут определенно проявлялось влияние моей кошачьей ипостаси: открой дверь, хочу выйти, вы-ы-ыпусти меня немедленно, а нет, уже не хочу, нет, снова хочу, теперь желаю рыбки, это не та рыбка, я не буду ее есть, я лучше пожую сухую травинку, потому что меня никто не кормит, а теперь на ручки хочу… и так далее.
Надо сказать, Чудовище с охотой подчинялся — у меня было приятное ощущение, что от этой игры удовольствие получают двое. Но иногда я убеждалась, что в некоторых случаях он способен настоять на своем.
Спустя какое-то время я вспомнила загадочное происшествие с выкидыванием предметов в форточку и стала обкатывать шальную мысль: а не прыгнуть ли мне туда же? Ведь под окном не обнаружилось ничего — ни осколков, ни грязи, ни мокрых следов. Следовательно, объекты перемещались в какое-то другое место, скорей всего, на некую магическую свалку. Может статься, оттуда есть выход в большой мир… и неважно, каким он окажется.
Для начала можно было прыгнуть на раму, принюхаться, приглядеться, поразмышлять.
…Я присела на подоконнике и заерзала, примериваясь (прыжки все еще оставались моим слабым местом). Именно в этот момент Чудовище зашел в комнату, мгновенно сообразил, что я собираюсь сделать, и одним скачком преодолел расстояние, разделявшее нас. Он проворно сгреб меня и крепко прижал к своему туловищу. Я протестующе завопила и стала отпихиваться всеми четырьмя лапами, не выпуская, впрочем, когтей.
Не буду обострять отношений, все равно выжду и сделаю то, что собиралась, — по сравнению с простодушным Чудовищем я была коварным Макиавелли.
Завтра-завтра, не сегодня, так хитрюги говорят.
— Но-но, Кыса, — взволнованно произнес Чудовище. — Но-но!
Надежно придерживая меня одной лапищей, другой он взял с подоконника глиняный горшок с остатками какого-то засохшего растения и выкинул его в форточку.
На моих глазах горшок прямо в воздухе распался в пыль, и пыль лучами разлетелась в разные стороны.
Это было похоже на замедленную съемку взрыва.
Кроме холодильника-самобранца, в доме имелась форточка-аннигилятор.
Я перестала пинать Чудовище и обмякла.
— Ладно, — мрачно сказала я. — Ставь меня на место. Кыса все поняла, кыса не будет сигать в форточку. — Еще одна надежда рухнула, и я пожаловалась: — Все плохо.
Чудовище осторожно перенес меня на комод, поставил, потом пригладил взъерошенную шерстку на спине и боках.
— Пыш-пыш! — сказал он и резко развел руками в разные стороны, изображая, видимо, как я разлетаюсь на атомы. — Кыса пыш-пыш! Пыш-ш… пыш-ш… — забормотал он, замедляясь, и вдруг выпалил: — Плохо! Плохо-плохо-плохо!
Чудовище осекся и уставился на меня испуганно-радостными глазами.
А я — на него.
— Кыса… плохо… пыш-пыш… плохо… плохо… — снова забормотал Чудовище, словно бы пробуя новое слово на вкус.
Неужели он меня услышал?
Я торопливо протранслировала:
— Хорошо! Все хорошо! Хо-ро-шо!
— Плохо, — сказал Чудовище. — Пыш-пыш.
Ничего из того, что я попыталась ему передать, он не произнес, а только твердил как заведенный «пыш-пыш», «кыса» и «плохо-плохо».
Так продолжалось несколько дней. От беспрерывного однообразного бормотания у меня слегка жужжало в голове, и я даже с некоторым предвкушением укладывалась на ночь на груди Чудовища, чтобы отключиться и отправиться на очередное свидание с черной степью.
Там у меня дела шли хорошо. Интуиция ощутимо развилась, разрозненные обрывки находились гораздо быстрее, и красные нити становились всё
