снег.
Ротмистр провел ладонью по горлу – готов. Шпагин подошел ближе. В темноте нелегко было что-то разглядеть. Тенишев закрывал собой трепещущее пламя факела, защищая его от ветра.
Полковник тронул ребенка за плечо. Оно оказалось на удивление мягким – пижама набита соломой и слегка колет пальцы. Рукава и штанины стянуты на запястьях и лодыжках. Будто кукла с фарфоровой головой и телом, набитым ватой. Он помнил такие игрушки. Помнил из той жизни, в которой был солнечный свет.
Только это совсем не кукла. Шпагин не рискнул прикоснуться к холодной плоти. Бледные впалые щеки, посиневшие губы, короткие волосики на голове торчком – ребенок замерз. И волки почему-то не тронули труп, но куда делись сами?
– Заберем на обратном пути, – решил полковник.
В соседней комнате немного передохнули, погрели над факелом руки. Окно здесь оказалось заложенным камнями с глиной, и пол содрали не весь.
– Слышите, – насторожился ротмистр. – Какой-то стук.
Шпагин прислушался, но в этот момент зашуршало под досками пола. Тенишев склонился, выставив вперед факел. Ребенок выглядывал из-под досок затравленным зверьком, большие темные глаза на снежно-белом личике смотрели не моргая.
– Эй! Ты чего? – ротмистр передал факел Шпагину, протянул к ребенку руки. – Не бойся. Давай, малыш. – И проворчал: – Вот уж не думал, что еще придется с детьми возиться.
В следующий момент полковника ударили под колени. Шпагин упал на спину, сильно приложившись о брус. Карабин выпал из ослабевшей руки, факел рассыпался искрами.
Тенишев закричал. Закричал страшно, как Алимка перед смертью. В глазах полковника все плыло, и он видел лишь смутные тени, кружащие вокруг Тенишева, слышал дробный стук ног – лап? – по доскам пола.
От удара Шпагина на какое-то мгновение парализовало. Руки и ноги перестали слушаться…
Охапка больших ромашек в его руках. Ее восхитительный смех.
– Вы, Константин Викторович, весь город ромашек лишили!
– Помилуйте, Елена Александровна! Отчего же город? Всю губернию!
– Право же. Как я такой букет принять могу?
– Вы мне отказываете в букете?
– Ах, мужчины! Он тяжелый, Константин Викторович!
Солнечный город. Нет теперь и его. Даже названия не оставили.
– Шпагин! Шпагин, черт бы вас побрал!
Это ротмистр. Спина ноет, но полковник уже пришел в себя и способен подняться.
– Шпагин, вы живы? Отзовитесь!
Кряхтя, поднялся на колени. Помотал головой, будто ошарашенная лошадь. Свет. Нужно найти факел. Брошенный, еще тихо горит в стороне. Шпагин подпалил новую тряпку, обжигая пальцы, кое-как намотал ее на тлеющую.
В свете разгорающегося огня проявляется фигура ротмистра. Он стоит, широко расставив ноги, и шарит вокруг себя в воздухе, будто слепец. Тенишев стонет от боли, одежда изорвана и измазана кровью.
– Шпагин!
– Я здесь. Не орите так. Что…
Ротмистр поворачивается на звук его голоса, и полковник отступает. Тенишев действительно слеп: сгустки крови вместо глаз, кровавые слезы по бледному лицу, искаженному болью.
– Где?
Ротмистр судорожно хватается за протянутую руку. Шпагин морщится – пальцы, словно стальные обручи, обхватывают его запястья. Конец охоте, надо возвращаться.
– Кто-то прыгнул мне на плечи и ударил по глазам, – Тенишев говорит навзрыд.
– Прости. Меня свалили ударом под колени, – сказал полковник. – Слишком приложило. Даже отключился на мгновение.
– Это не волки, Шпагин…
– Не важно. Надо возвращаться…
Выстрел! Еще и еще! Ипполит Сергеевич стреляет из нагана.
