отнимает. Наверное, на гарпун продолжал налегать даже тогда, когда все кончено было.
Один остался. И спермацет. Весь спермацет города в моем распоряжении, что Моб Дик в башке своей копил. Хочешь – продавай, да только кто столько купит? А главное – кто покупать будет? Зачистил Моб Дик город от всех. Раз никого нет, то бери дело в свои ласты. Ежели жить хочешь. И никак иначе.
И только это решил, даже не решил, а понял, что другого выхода нет, как такой почувствовал голод, что клювом по туше Моб Дика долбанул, кусок вырвал, клюв задрал и кусок проглотил.
Дело пошло! Тут и твари потихоньку обратно сползаться стали. Те, что в живых после ядовитого пиршества ухитрились остаться. Тоже вот повезло. Хотел и от них избавиться, но пока Моб Диком занимался, они свое дело сделали – извлекли трубки из башки бывшего хозяина да мне в башку воткнули. Ловко так, ничего и не почувствовал. Кроме силы, что вливалась. Был спермацет, а теперь? Молоко птичье. И Цукидзи – не Цукидзи, нет больше рыбного рынка, а есть рынок птичий, на огромную клетку похожий, в которой теперь и сижу, крылья расправляю, а подручные птенцы за каждым перышком присматривают.
И океана над городом тоже нет. Зачем птицам океан? Птицы летать должны в небе. Вот я и смотрю, как все летают.
Сам бы полетел, да только клетка не пускает.
Юлиана Лебединская
Красных яблонь сад
Кабак пах перегаром, дешевой едой и свежей мочой. Клубился сигарный дым. В углу ругались три проститутки. Справа от них скучал облезлый четвероух.
В общем, ничего не изменилось.
Доан Остр подавил приступ ностальгии и бухнулся на стул у барной стойки, на соседний положил шляпу. Заказал виски. И кофе. И то, и другое оказалось паршивым, а кофе еще и холодным.
Ничего не изменилось.
Ухо уловило движение. Доан лениво обернулся и встретился взглядом с морщинистым стариком с кривой корягой вместо трости. Тот пытливо в него всматривался.
– Эльфенок? Ты, что ли?
Доан дернул бровями. Приподнял стакан.
– Здравствуй, Биль.
Ничего не изменилось.
За семнадцать лет.
– Вернулся, значит.
Старый Биль поковылял за столик в углу, и Доан отправился следом, прихватив стакан и шляпу. Сели рядом. По привычке.
– Я знал, что ты вернешься. Всегда знал. Надеялся только, что доживу.
– Рад, что дожил, – кивнул Доан, усаживаясь.
В душе тугим клубком сплетались противоречивые чувства – радость от возвращения, недоумение – от него же, боль от воспоминаний, которые именно здесь, в дешевом кабаке квартала удовольствий, ожили, заиграли свежими красками.
– А не угостишь старика? – Биль покосился на недопитый Доанов стакан.
Хоть что-то новое. Раньше угощал как раз Биль. Его угощал – вечно голодного беспризорного мальчишку.
Доан пощелкал пальцами в воздухе. Словно в ответ взвизгнула рыжая проститутка, швырнула бокалом в выцветшую коллегу и метнулась к выходу. К ним же направилась официантка весьма сонного и лупоглазого вида.
– Закажи, что хочешь, – сказал Доан старику, подождал, пока официантка лениво запишет заказ и пуча глаза удалится, после чего добавил: – Что в городе нового?
– А ты будто не знаешь? – Биль красноречиво уставился на особый знак в виде далекой голубой планеты на Доановой груди. – Когда прилетел-то?
– Неделю назад. В космопорт Центральный, который на окраине. Ваш не принимает.
