Вулф почувствовал недоуменный взгляд писаря. Угун не понимал, какая детективу разница.
Разницы действительно не было. Просто нужно было разговорить женщину. Для себя, не для расследования – расследование он закончил перед дверью в дом.
– Удивила, – Аза тоже скользнула взглядом по стене. – И позабавила. Вы не знали мамысь, она была очень несобранной. И вечно пьяной, как большинство пожилых магичек. Она должна была очень страдать, когда колдовала эту надпись, ведь ей пришлось удерживать сосредоточенность несколько часов кряду. Кричать-то в запале она могла что угодно, но впечатывать буквы в заклинание, да еще такое мощное… она должна была сидеть на месте и сосредоточенно, долго колдовать, аккуратно выводить эти буквы, наполнять их энергией. Это трудное дело, все равно как выжигать слова веточкой на доске. Я страшно веселюсь, когда представляю все это.
Вулф видел, как Угун шевелит губами. Детективу тоже захотелось прошептать это тягучее «не-на-ви-жу-у», непременно с долгим «у» в конце, потому что вся ненависть магички не смогла уместиться в горящие на стене буквы.
– И все это время ей смертельно хотелось напиться. Ей всегда хотелось напиться, даже когда она была пьяной вусмерть. Но пьяной колдовать нельзя, сосредоточенности не хватает – и хвала мирозданию, иначе она бы все тут разнесла. И вот я не могу представить ей такой – собранной, серьезной. А, да что там – я даже трезвой уже не могу ее представить, не помню. Но трезвой она, разумеется, бывала. Сохраняла ясность сознания, чтобы сделать мне какую-нибудь пакость. Например, написать на стене «Сука, ненавижу»… Оцените эту иронию: даже ненависть ко мне делала мамысь немного лучше, удерживала ее от пьянства ненадолго.
Казалось, от прожженной краски должен исходить резкий запах, но в кухне пахло только пригорелым хлебом. И немного – плесенью от старых стен. И совсем слегка – серой: дом маленький, с собственным отопительным драконом, и лежка его должна быть где-то неподалеку.
– Значит, она сильно пила, – повторил Вулф.
– Не то слово. Обычный пьяница давно бы издох от такого количества…
Женщина умолкла.
– Количества чего? – уточнил гоблин. Понимал он Вулфа или нет, но записывал за ним старательно, крови не жалея.
Аза скривилась.
– Фруктовки. Бражки. Я не знаю, чем они накачивались. Чем-то крепким и вонючим.
– Они?
– Мамысь и ее подруги, такие же тупые жирные магички. Они целыми днями пили и жрали, жрали и пили, а потом ходили по дому, держась за стены. Икали, подергиваясь сеткой молний, тупо ржали от этого и временами еще блевали радугой под вешалку.
– Это те самые подруги, что сейчас стоят под домом?
– Те самые. Стоят. Если еще не замерзли и не отправились напиться в хлам «для разогреву».
Вулф видел, как недоуменно-страдальчески углубляются толстые складки кожи на лбу писаря. Он любил угадывать маневры детектива, но тут не понимал ничего.
Зачем эти бессмысленные вопросы? Какая разница, как вели себя магички и что ощущала Аза? Важно другое – она убила свою мать или не она! Почему детектив не спрашивает о сегодняшнем дне? Кажется, его вполне устроило то, что он узнал на улице: магичка с утра была на взводе, ругалась с дочерью, потом потащилась за ней и внучками в дневную детопередержку, где Аза изредка оставляла близняшек. На обратном пути еще больше ругалась.
А потом другие магички, которые шли к старухе в гости, увидели, как мать Азы вперевалку бежит за ней, что-то крича, и машет руками, бросая какое-то заклинание, и от него рассыпаются сугробы возле крыльца, с крыши падает несколько сосулек, на входной двери остается пятно копоти. Аза сжимается в комок возле стены, закрывая голову руками, а магичка кидается к дочери, валит ее на землю, а та отмахивается, долго барахтается, потом откатывается от матери. А магичка остается лежать на земле, нелепо раскинув руки, и под ее головой растекается кровь, окрашивая снег.
И вот теперь Вулф ведет себя так, словно со смертью магички ему все ясно – но очень важно узнать нечто другое.
– И вы не думали переехать? – задал детектив очередной ненужный вопрос, который Угун старательно записал.
– А куда? К родственникам? Она бы тут же меня нашла. В другой город? В лучший мир? Я не знаю, куда мне надо было уехать, чтобы мамысь меня не достала. И потом, это не ее дом, половина по-честному моя, от дедушки досталась. – Аза махнула рукой. – На самом деле я так устала, что иногда хотела, хотела поделить этот дом, продать свою половину, хотя жалко было ужасно, тут дедушка жил, а при нем все было как-то не так, все по-человечески было… в общем, я узнавала, полдома мне не продать: дракон-то у нас один, как его поделить? Или оставить всего дракона одной мамысь – а ничего бы у нее не треснуло? Да и как полдома продавать без отопления, кто его купит, за сколько? Далеко бы я уехала на это?
Гоблин неслышно вздохнул и взял из пачки следующий лист. Не иначе, он решил, что сегодня – День Очень Тупых Вопросов Вулфа.
Ну и пусть. Пусть думает, что детектив спятил, потерял нюх или странным образом развлекается. Лишь бы Угун не припомнил, что позавчера мать старшего щенка Вулфа подкараулила детектива возле охранного участка и что-то рассказала встревоженным голосом.
Гоблин тогда, конечно, понял, что беспутный оборотень-сын снова встрял в неприглядную историю. Но Вулф не хотел, чтобы Угун связал это с его
