скромному примеру.
– Господь и Спаситель! – взывал он в пустоту.
Тишину заполняли треск и шипение огня в камине. Отблески рябили на занавесях стен дрожащими пятнами света и тени. И чудились Пройасу в неясных очертаниях смутные образы. Города, охваченные огнем. Лица.
– Да… Сделай милость, Пройас. Раздели со мной тепло моего очага.
Вот перед восьмиугольным очагом сидит он, скрестив ноги. Анасуримбор Келлхус. Святой аспект-император.
Он сидит с ленивым спокойствием давно отдыхающего человека. Очертания головы с волосами до плеч и заплетенной бородой резко выделялись на фоне пламени. На нем была простая накидка из серого шелка с вышивкой только по краям. В сумраке бледно светились только кисти рук да глаза горели необычайно ярко.
– Разве уже… – начал Пройас в смятении.
– Отношения наши всегда отличались изменчивостью, – произнес Келлхус с улыбкой. – То облачались в броню, то обнажались. Настало время присесть рядом, как подобает простым друзьям.
Он жестом пригласил Пройаса сесть подле, на почетном месте по правую руку.
– Правду говоря, – сказал он прежним шутливым тоном, – мне ты больше нравишься одетым.
– Значит, все хорошо? – спросил Пройас, садясь, скрестив ноги.
– Помню, раньше ты смеялся над моими шутками, – заметил аспект-император.
– Раньше они были веселее.
– Когда?
– До того, как заставили Мир замолчать.
Аспект-император усмехнулся и нахмурился одновременно.
– Еще увидим, мой друг.
Пройас нередко удивлялся, как Келлхусу удается полностью принимать такой вид, какой требуют обстоятельства. В данный момент он был просто старым добрым другом, не больше и не меньше. Обычно Пройасу было трудно – принимая во внимание все чудеса могущества и интеллекта, невольным свидетелем которых он был, – думать о Келлхусе как о человеке из плоти и крови. Но не сейчас.
– Значит, не все так хорошо?
– Вполне неплохо, – ответил Келлхус, почесывая лоб. – Бог приоткрыл мне завесу над будущим, истинным будущим, и пока все происходит в соответствии с этими видениями. Но предстоит принять множество непростых решений, Пройас. Которые я предпочел бы принимать не в одиночку.
– Боюсь, не понимаю.
Он почувствовал укол стыда, не из-за своего невежества, а потому что пытался скрыться за своим признанием. На самом деле он действительно не понимал. Даже после двадцати лет служения он все еще поддавался искушению представать в чужих глазах значительнее, чем он был.
Как трудно оставаться абсолютно честным.
Келлхус давно не обращал внимания на эти мелкие прегрешения; он больше не нуждался в этом. Стоять перед ним означало стоять перед самим собой, сознавая отклонения и изъяны собственной души, обнажая все пороки и прорехи.
– Ты король и военачальник, – сказал Келлхус. – Я думал, тебе хорошо известна опасность всяческих догадок.
Пройас с улыбкой кивнул:
– Никто не станет кидать жребий сам с собой.
Его Господин и Властитель приподнял брови:
– И не с такими безумными ставками.
По какой-то минутной прихоти золотистые языки пламени перед ними вскружились вихрем, и опять Пройасу показалось, что на обтянутых кожей стенах заколыхались неясные сцены Страшного суда.
– Я весь твой, навеки, мой госпо… Келлхус. Чего ты хочешь от меня?
Тот приблизил львиноподобную голову к огню.
– Преклони колени перед очагом, – приказал аспект-император, и в голосе его послышались жесткие ноты. – Погрузи лицо свое в огонь.
Пройас удивился отсутствию сомнений в себе. Он опустился на колени у края кованого очага. Его обдало жаром. Ему была прекрасно знакома прославленная легенда людей Бивня, когда бог Хасиэльт приказал Ангешраэлю опустить лицо в кухонный очаг. Пройас слово в слово помнил Зиггуратскую проповедь, в которой Келлхус использовал эту историю, чтобы явить свою божественную сущность в Первой Священной Войне двадцать лет назад. И понимал, что «Погружение в Огонь» с тех пор стало метафорой Заудунианского откровения.
Немало безумцев бродило по Трехморью, ослепшие и изуродованные шрамами из-за буквального истолкования этой метафоры.
Стоя на коленях, склоняясь к огню, он точно и спокойно выполнял приказание своего Пророка и Императора. Ему даже удавалось не зажмуриваться. И
