– Что за безумие? – выкрикнул он на ломаном шейском. – Вы помешались?
Все скальперы пристально уставились на него, настолько неожиданной и сумасшедшей была его вспышка. Наконец Капитан встал с явным намерением расправиться с юнцом, которое Акхеймион столько раз видел. Галеот, не будь дураком, бросился, как спугнутая лань, во мрак…
Позже Галиан утверждал, что видел нечто похожее на руки, утащившее беднягу навсегда.
Никто его не оплакивал. Ни Ущербы, ни Шкуродеры не упоминали его имя. Мертвым нет места в их истории. Они скальперы. Боясь безумного Капитана, они не смели обсуждать его простую и страшную логику. Смерть нытикам. Смерть бездельникам. Смерть тем, кто страдает от хромоты, болей в животе, кровоточащих ран…
Смерть слабости, главному врагу враждебности.
И так, день за днем, они устремлялись к горизонтам, которых не видели, с непостижимой бодростью тащились в туманные земли, где разверзались небеса и проливались воды, или солнце сияло сквозь завесы блестящей зелени. И день за днем Ущербов становилось все меньше – ибо они были слабы.
А Шкуродеры – исполнены силы.
В этом переходе не было места для сострадания, даже для сожаления. И это, как постоянно бормотал Сарл, был Величайший Поход. Чтобы выжить в Длинной Стороне, нужно быть не совсем человеком, поэтому становишься чем-то меньшим, притворяясь, что ты больше, чем человек.
В последующие дни Акхеймион, оглядываясь назад, вспоминал этот отрезок их путешествия исключительно с ужасом, не потому, что вынужден был жить во лжи, а потому, что сам в нее поверил. Он был человеком, который скорее признает и перечислит все свои грехи, терпя мучения от них, чем закутает себя в бесчувственную отрешенность и льстивые оправдания.
Веря в ложь, волей-неволей сам становишься лживым.
То, что поначалу в глубинах Кил-Ауджаса было вынужденной мерой, каким-то образом превратилось в привычку и стало сакральным ритуалом. «Причащением», – как однажды определила Мимара с досадой.
Каждый вечер все становились в очередь к нелюдю в ожидании своей щепотки кирри. Обычно Клирик сидел, скрестив ноги, молча запуская палец в мешочек, и подушечка его темнела от порошка. Один за другим шкуродеры опускались перед ним на колено, припадая губами к кончику протянутого пальца, чтобы не растерять ни крошки. Акхеймион также вставал вместе со всеми и преклонял колени, когда наступала его очередь. Кирри был горьким, палец – холодным от слюны и сладким от ежедневного использования. Эйфория охватывала старика, но всплывали тяжелые воспоминания о том, как он стоял на коленях перед Келлхусом во время Первой Священной Войны. И в какой-то момент он чуть не склонился под темным нечеловеческим взором. Но тут же отошел прочь, наслаждаясь своей порцией, как голодный ребенок, которого угостили медом.
Первый и последний Ущерб, который осмелился поднять на смех этот ритуал, на следующее утро был найден мертвым. Больше скальперы-отступники не высказывали своего мнения, сведя неприятие к хмурым взглядам на лицах, исполненных страха и отвращения.
Иногда нелюдь взбирался на какую-нибудь импровизированную кафедру – на поросшие мхом остатки упавшего дерева или горбатый валун, и мрачным голосом живописал чудеса. Чудеса и ужасы одновременно.
Он часто повествовал о войне и мучениях, о разбитых сердцах и несостоявшихся победах. Но как ни донимали его скальперы расспросами, Клирик никогда не рассказывал об обстоятельствах своих воспоминаний. Он говорил о событиях и эпизодах, умалчивая о временах и эпохах. В результате его рассказ складывался в какое-то поэтическое сказание, насыщенное тайнами и неясностями, не образуя цельного повествования, – по крайней мере, никто не мог его уловить. Но эти отрывки еще ни разу не оставили слушателей равнодушными.
Мимара постоянно донимала старого колдуна расспросами.
– Кто он? – свистящим шепотом допытывалась она. – Его истории должны говорить тебе о чем-то!
Но Акхеймион раз за разом изображал полное непонимание.
– Он просто вспоминает отдельные случаи. Большая часть мозаики всегда утрачивается – как для него, так и для нас! Я знаю только, что он стар… очень стар…
– Насколько?
– Он родился до изобретения железа. До возникновения письма…
– То есть он старше Бивня.
Все живущие ныне нелюди были чрезвычайно древними. Даже самые молодые из их числа были современниками Древних Пророков. Но если верить в его проповеди, то Клирик – или Инкариол, Лорд-Скиталец – был гораздо старше, его расцвет пришелся на период до Ковчега и прихода инхороев.
Он был современником Нин’жанжина и Ку’жара Синмоя…
– Иди спать, – проворчал Друз.
Какая разница, кем был Клирик, говорил он себе, когда за годы испытаний он превратился в нечто совсем другое?
– Вы смотрите на меня и видите нечто цельное… необычайное… – сказал Клирик однажды ночью, повесив голову на грудь, отчего лицо его потонуло во мраке.
