такое?
Он сделал паузу, давая Питеру обдумать услышанное.
– Вы – отбросы, от вас отказались, когда не было больше никакой надежды. Когда у ваших родителей не оставалось другого выхода, как в отчаянии воздеть руки и отступиться.
Он медленно выплевывал каждое слово, каждое в отдельности.
– Неприятно? Что поделаешь. Ты бы должен был задуматься об этом раньше. Порядочные люди не зря тратят свои кровные денежки, когда привозят сюда своих собственных деток, чтобы показать им вас и напустить такого страху, чтобы они исправились.
Мистер Крауч распрямил спину, став даже повыше ростом, и победно глядел на Питера поверх своего длинного носа.
– Вы больше не мальчики и девочки. Вы просто вещи, на которые можно посмотреть, и если нужно вас слегка подправить, это делается. Но, конечно, не без причины. – Он выкатил глаза. – Кого напугает какая-то Дженни, Витающая в облаках, если она даже не смотрит на эти дурацкие облака? Если она смотрит прямо на вас?
Питер попятился.
– Так что, не будешь держать язык за зубами, мы мигом устроим тебе встречу с Портным Вжик-Вжиком. Здесь у нас разговор короткий. Мы знаем, как пригладить колючки. – Мистер Крауч был очень доволен собой, он упивался своей речью, вплотную подойдя к решетке и бросая на Питера злобные взгляды. – А напоследок добавлю еще кое-что: я говорил тебе, что надежды больше нет? Но она может появиться… хотя такое случается не очень часто. Вот наш Вжик-Вжик… Он доказал, что даже у неисправимых мальчиков, таких, как ты, все же есть шанс вырасти и стать человеком. Даже у мальчиков, которые любили бегать с ножницами. Поразмысли об этом… и следи за языком.
Экскурсии приходили и уходили бесконечной процессией шаркающих ног, тычущих пальцев и жадно глядящих глаз, а Питер пытался убедить себя, что в жизни все не так уж плохо. Да только поверить в это больше не удавалось. Казалось, они все это чувствовали, даже Жестокий Фред, которому, пожалуй, доставляло удовольствие пугать собравшуюся публику.
Что-то должно было случиться.
Рано по утрам и поздними вечерами, а иногда и днем, если удавалось улизнуть, Питер крадучись спускался на первый этаж, все дальше, пока не останавливался у большой зарешеченной двери. Он не колотил в нее, не лягался, ничего не выкрикивал, только смотрел, внимательно смотрел на дверь по ту сторону, в конце коридора.
Там был дневной свет, не слишком яркий и все же помогавший вспомнить о днях без страха и об открытом небе. Порой шел дождь, и холод чувствовался даже внутри, но Питер представлял себе, как чиста дождевая вода и как она может омывать. Там снаружи была улица, а за ней другие, много улиц, а за ними дороги, потом поля, а еще дальше – ох, кто же мог это знать?
Не потому ли, что Питер ждал, что случится еще что-то неслыханное? Или оттого, что даже мерзкий старый мистер Крауч потерял интерес к игре? Непохоже на него, но, видимо, годы делают рассеянными даже таких.
Последняя группа еще не разошлась, экскурсанты все еще толпились в закутке, который миссис Крауч величала сувенирным магазином, приобретали книжки с картинками, перешептывались насчет жалкого вида несчастных деток, когда Питер (дверь в его комнату как раз открыли) прокрался вниз, чтобы посмотреть им вслед. Он простоял там довольно долго, а когда случайно опустил взгляд, то сперва не мог поверить глазам.
Там, по другую сторону двери, большой зарешеченной двери, лежал ключ.
Торопясь продать побольше книжонок, неуклюжая толстуха сунула его мимо кармана.
Подобное могло никогда больше не повториться.
Питер присел на корточки, потянулся, но как ни выворачивал, как ни изгибал руку, она никак не проходила в отверстия между прутьями решетки. Все они были одинаковы, узкие, маленькие, слишком тесные, и он чуть не заплакал от бессилия.
Но тут, лихорадочно соображая, он вдруг понял, что делает все не так. Рука не пролезала, но ногти, его длинные, безобразно отросшие ногти – они-то уж, конечно, смогут это сделать.
Самый длинный был на указательном пальце левой руки, и Питер, загнув, как мог, остальные пальцы, принялся орудовать им, как волшебник своей палочкой, но – нет, нет, нет, нет, нет! Даже этот ноготь оказался коротковат, кончик его царапал кафельный пол в каком-то сантиметре от ключа, хотя Питер так прижимал руку, что ободрал ее до крови.
Признавая поражение, он вытянул палец и слизал кровь с костяшек пальцев.
Обессиленный, несчастный Питер поплелся по лестнице вверх и уже дошел до третьего этажа, когда сообразил, что делал все неправильно, а сообразив, припустил вниз, перескакивая через две ступеньки. Конрад протестовал и отбивался, а кто бы не стал, когда какой-то ненормальный вдруг бросается, хватает вас и тащит куда-то, еще и зажимая рот, не давая крикнуть. Но все обрело смысл, когда они оказались у двери, огромной зарешеченной двери, и Питер показал.
Оказалось, что мальчику, у которого не было больших пальцев, ничего не стоит просунуть руку сквозь прутья.
Питер ждал неделю. Он ждал две.
