– Таскали на допросы?
– Само собой. Но главное – выставили из особняка. Пришли чужие люди, в сапогах, внесли какие-то сундуки, чемоданы… Она только и успела – затолкать в узелок с бельем мамину шкатулку с драгоценностями. И фотографии. Чтобы хотя бы что-то. Так что если вы думаете, что есть какие-то архивы, письма… Она была очень практичная, думала о том, как выжить. Ее приютила родня Нахмансона, они были медики. Устроили в медучилище, лаборантом. Когда пришли немцы, училище эвакуировали, и ее вместе с остальными. В эвакуации, в Средней Азии, она меняла кольца и браслеты на еду. Нахмансоны не успели уехать и погибли. Все. А Марта выжила. И вернулась.
– С музеем – это была ее идея?
Человеческая цепь без единого мужского звена, словно бы женские звенья в ней сработаны из гибкой дамасской стали, сокрушающей любой другой материал.
– Да. Жила в какой-то каморке, в коммуналке. К медицине душа не лежала, да и… а надо было как-то подниматься. И она устроилась на работу…
– В Оперный театр?
– Откуда вы знаете?
– Просто догадался.
– О, не петь, конечно нет. У нее был великолепный голос, но – без протекции! Без диплома! Без школы! Нет, она устроилась реквизитором, потом стала костюмершей. Она, бельканто, обслуживала этих бездарных прим! Но у нее был прекрасный вкус, и постепенно ее услугами стала пользоваться вся верхушка. Она обшивала жен и дочерей всяких там секретарей. Эти, которые при власти, тогда назывались секретари. Смешно. И тогдашний секретарь горкома… или обкома, не помню…
– Она ему… отдалась? – вежливо предположил он.
– Они была в хороших отношениях, – строго сказала Янина, – в очень хороших. И она стала хлопотать через него насчет музея. Особняк к тому времени перешел в собственность города, какое-то управление. Водоканал, что ли. И он подписал. В пятьдесят восьмом, кажется. Или пятьдесят девятом.
Он представил себе черноволосую женщину, очень похожую на Янину, фактически ту же Янину, только в крепдешиновом платье и черном пиджаке с подплечниками.
– Мы, Валевские, не владельцы, нет. Только потомственные хранители. Они все вывезли, вы знаете? И советский полковник, и немецкий генерал, он квартировался тут в войну… Сервский фарфор, мебель, Галле, фамильное серебро, все… бабушка подбирала в комиссионках антураж.
– Ну да, она же реквизитор. А портрет наверху?
– О, портрет она нашла на чердаке. Без рамы, вырванный с мясом, просто с мясом. Раму увезли, а его оставили, представляете? А на бехштейна наткнулась в комиссионке. Это точно наш бехштейн, там царапина на крышке, она сама ее процарапала, когда была маленькая, женский профиль. А больше ничего найти не удалось, остальное просто декорации, понимаете?
– Понимаю. А… ваша мама?
Она много говорила про бабушку и почти ничего про мать. Может, зря спросил?
– Она продолжила оперную традицию, – спокойно сказала Янина. – Сюда приезжал петь итальянский тенор, у них случился роман, и она к нему уехала. В восемьдесят втором. Теперь преподает вокал в Турине. Я ее плохо помню, меня бабушка Марта воспитывала.
Интересно, этот тенор жив еще? Самка богомола откусывает партнеру голову при спаривании.
И как она не боится тут жить – одна? Молодая, красивая. Или все-таки есть кто-то? Кто-то, кто приходит, ну хотя бы раз в неделю? Два раза в неделю? Украдкой, потому что семья и все такое. Или о женщинах Валевских идет настолько дурная слава, что ни один мужчина не решится прийти в этот дом?
Она поставила пустую чашку на пол, мимо подноса, и поглядела на него снизу вверх. Он подумал, что это намек. Чашка расплывчато отражалась в глубине паркета, словно плывущий по темному морю айсберг. Крохотный такой айсберг.
– Мне, пожалуй, пора. Только… еще один вопрос. Там, на фотографии… Кто там еще есть, не знаете?
Валевская в роли Аиды. Валевская в роли Кармен. Валевская с охапкой цветов после премьеры. Валевская в шубке. Групповая фотография, которую Валевская удостоила своим присутствием, была одна-единственная, та, с Ковачем. Он с трудом отвел взгляд от юного сияющего лица. Под карточкой на зеленом сукне желтела бумажка с подписью.
«Двадцать второй год. У театрального подъезда. Слева направо – Л. Ковач, композитор, А. Нахмансон, М. Валевская-Нахмансон, неустановленные лица».
– Точно неустановленные?
Она покусала губу.
– Вон тот, видите, с военной выправкой? Это Костжевский. Когда готовили эту экспозицию, его, ну, не рекомендовалось вспоминать. Но это точно Костжевский. Я все никак… никак не дойдут руки поменять табличку.
– А это кто?
– Не знаю.
