для пыли. Я не знала, копии это или настоящие артефакты, но полагала, что человек, облаченный властью Великого визиря в тысячелетнем тайном ордене, может иметь доступ к таким вещам, о которых другие и не догадываются.
Я сидела на корточках, разглядывая искусную статуэтку кошки, когда в особняк зашел Амон. Шаги его были совершенно бесшумны, но благодаря нашей связи я каким-то шестым чувством ощущала присутствие парня – словно спину вдруг начинало греть закатное солнце. И действительно, вскоре Амон присел рядом со мной и положил ладонь на голову статуэтки.
– В Египте кошки пользовались огромным уважением, – сказал он. – Некоторых даже натаскивали для охоты, чтобы они приносили хозяевам птиц или рыбу. Когда у египтянина умирала любимая кошка, он сбривал брови в знак траура.
– Интересно, – пробормотала я, захваченная скорее не фигуркой, а человеком, чьи пальцы ласкали ее керамические уши.
– Да. Когда брови отрастали снова, траур считался оконченным.
– И как ты относишься к кошкам – учитывая, что оборачиваешься соколом? Любишь их или ненавидишь?
– Полагаю, ни то ни другое.
Я поддалась порыву и проследила пальцем густую дорожку его брови.
– А ты когда-нибудь любил кого-то так, чтобы сбрить брови в знак траура по нему?
Амон мягко перехватил мое запястье.
– Полюбить кого-нибудь столь сильно стало бы жестоким испытанием для существа, которое проводит большую часть своих дней в Земле мертвых.
– Пожалуй.
Я вдруг почувствовала себя неловко и направилась вдоль длинной полки с безделушками – якобы разглядывая коллекцию доктора Хассана, а на самом деле раздумывая над загадочной судьбой Амона.
– Куда ты уходишь? – спросила я тихо. – Когда твоя миссия здесь завершена?
Парень вздохнул.
– Мне не хотелось бы это обсуждать, Лилия.
– Но мне нужно понять. Понять, почему ты приносишь все эти жертвы. Понять, правда ли ты…
– Правда ли я что?
– Счастлив там.
Амон запустил пальцы в волосы – да так и застыл.
– Я не… несчастлив, – произнес он наконец.
– Очень туманный ответ.
– Это сложно объяснить.
– И все же попробуй.
– Когда мое вечное тело снова становится мумией, – начал Амон, подумав секунду, – моя Ка, или душа, отделяется от земной оболочки и отправляется странствовать тропами загробного мира. Мое сердце не взвешивают на весах правосудия, потому что такое пребывание в загробном мире не окончательно…
– В каком смысле «относительным»?
– Мне позволено общаться с братьями, но поскольку наши жизни обещаны Египту, мы не можем вернуть себе смертные тела и воссоединиться с любимыми. Вместо этого мы коротаем года, охраняя врата в загробный мир.
– Значит, это ваше египетское посмертие совсем не похоже на Эдем?
– Что такое Эдем?
– Ну, рай. Если ты жил праведно, то после смерти попадаешь на небеса, где круглосуточно ешь апельсины, гладишь львов и слушаешь пение ангелов.
– Нет. По крайней мере, не для нас с братьями. Возможно, когда потребность в нашей службе исчезнет, нам тоже позволят отдохнуть от трудов.
– Ясно. В общем, когда распределяли божественные обязанности, ты вытащил короткую зубочистку. А для любви в египетском посмертии есть место?
– Я люблю своих братьев.
– Я имею в виду не это.
Добрую минуту Амон хранил молчание. Я уже решила, что он вовсе не собирается отвечать, когда парень взял с полки маленькую картину, вырезанную из дерева.
– Ты слышала историю о Гебе и Нут?
