Мускулистые руки Брюса – толстые, как стволы, – были скрещены на его широкой груди. В памяти у него проносились картинки тех дней до начала эпидемии, когда у них с отцом была заправочная станция. Он и тогда забывал о времени, закопавшись в «Камаро-427» со всеми ее осями и полусферическими камерами сгорания. Теперь он снова потерял счет времени. Он думал о своей девушке Шоне, вспоминал, как подолгу они занимались этим – и воспоминание это грело ему сердце, хотя и нагоняло легкую тоску. Но это… Это было совсем другим.
Он так долго стоял за дверью, что заболели ноги, и теперь Брюс топтался на месте. Мускулистый, похожий на портового грузчика, он весил более двухсот пятидесяти фунтов. Это переходило все границы. Стоять дальше было невозможно.
Последние минут двадцать до Брюса доносилось приглушенное бормотание Губернатора, который провоцировал женщину, терзал ее и насмехался над ней. Бог знает, что он делал с ней теперь.
Обрушилась тишина.
Брюс приложил ухо к двери: какого черта он с ней делал?
В темной камере Губернатор возвышался над обмякшей женщиной. Затянув ремень, он застегнул ширинку. Истерзанное тело пленницы не падало на пол только благодаря веревкам, обернутым вокруг ее кровоточащих запястий. В тишине раздавалось ее тяжелое дыхание, дреды скрывали избитое лицо. С опухших губ капали слезы, сопли и кровь, смешавшиеся в единую субстанцию.
Губернатор отдыхал, смотря на нее. Он чувствовал себя прекрасно: получив удовлетворение, он ощутил прилив сил. Руки саднило. Костяшки были сбиты – избивая женщину, Губернатор не раз и не два заехал кулаками ей по зубам. Он искусно доводил ее до полубессознательного состояния, но в последний момент всегда возвращал ее в чувство выверенной пощечиной или ударом под дых. Стараясь не приближаться к ее рту, он внимательно изучил все остальные впадины на ее теле. Внутри его, казалось, работал мотор, благодаря которому он оставался сильным и жестким и не терял бдительности.
– Ладно… Признаю, – спокойно сказал он ей. – Я немного увлекся.
Она отдувалась, всхлипывала и из последних сил старалась не потерять сознание. Она не могла поднять голову, хотя было очевидно, что ей очень хотелось. Ей очень хотелось что-то ему сказать. Пол под ней был забрызган кровью, длинные дреды в беспорядке свисали на лицо. Футболка из спандекса, разорванная на груди, вся была покрыта дырами. Обнаженная нижняя часть тела – ноги все еще были разведены веревками в разные стороны – блестела от пота. На карамельной коже виднелись темные кровоподтеки и ссадины – дело рук Губернатора.
Губернатор внимательно посмотрел на женщину.
– Но я ничуть не жалею. Каждая минута стала для меня наслаждением. А что насчет тебя?
Ему хотелось проверить, скажет ли она что-нибудь. Тяжело отдуваясь, она издала какой-то сдавленный звук, в котором слились кашель, всхлип и стон. Губернатор улыбнулся.
– Нет? Вот уж не думаю.
Подойдя к двери, он ударил по ней, после чего пригладил длинные черные волосы.
– Мы закончили! – крикнул он Брюсу. – Выпусти меня!
Дверь скрипнула на старых петлях, и в камеру из коридора ворвался резкий свет.
Брюс молча стоял снаружи со спокойствием индейца. Губернатор даже не встретился с ним взглядом. Снова повернувшись к женщине, лежащей на полу, Губернатор наклонил голову, изучая ее. Она была крепким орешком, в этом сомнений не оставалось. Брюс оказался прав. Ничто не могло заставить эту сволочь заговорить. Но теперь – теперь – Губернатор заметил кое-что такое, что неожиданно заставило его содрогнуться от радости. Ему пришлось внимательно вглядеться в пленницу, чтобы убедиться, ведь волосы скрывали ее черты, но звуки все выдавали. Поняв это, Губернатор усмехнулся.
Она плакала.
Губернатор наслаждался этим.
– Не сдерживайся, дай волю слезам, милочка. Тебе нужно выплакаться. Ты это заслужила. Стыдиться тебе нечего. Плачь сколько влезет.
Он развернулся и направился к выходу, но помедлил, услышав кое-что еще. Снова повернувшись к женщине, он наклонил голову. На какой-то миг ему показалось, что он различил какие-то слова. Он прислушался и снова услышал, как она говорила, прерываемая мучительными стонами.
– Я… оплакиваю… не себя, – сказала она в пол, не в силах поднять голову от боли. Ей приходилось глотать воздух, чтобы слова вырывались наружу. – Я… оплакиваю… тебя.
Губернатор удивленно посмотрел на нее.
Она приподняла голову, чтобы взглянуть ему в глаза сквозь занавес из мокрых дредов. Ее коричневое лицо было покрыто слизью и кровью, слезы катились по опухшим щекам, взгляд пронизывал Губернатора насквозь. На миг на ее точеном оскорбленном лице отразилась вся боль, и отчаяние, и злоба, и тоска, и безнадежность этого жестокого чумного мира – и в мгновение ока все это уступило место чистой, неодолимой ненависти, оставив на лице лишь маску животного инстинкта убийцы.
– Я обдумываю все, что сделаю с тобой, – очень ровно, практически спокойно сказала она, – и плачу из-за этого. Мне страшно.
Губернатор улыбнулся:
– Как мило. Отдохни – хотя бы немного. Позже придет парень, чтобы привести тебя в порядок. Может, он тебя подлатает. Может, и сам немного
