крыльями, как цветок. Цифры 3 и 6 оторвались от фуфайки, расправились и превратились в двух летящих ко мне птиц – из открывшегося проема вылетели и другие; обезглавленный «воин» обратился в ничто, распадаясь от шеи, как в ускоренной и запущенной в обратной прокрутке видеозаписи строительства небоскреба; четыре передних защитника взорвались птичьей шрапнелью.
Испуганные, но завороженные этим зрелищем, мы отступили к центру поля, а граклы взмыли в воздух, окончательно рассеяв останки наших противников. Некоторые птицы сели на таунтонский автобус, облепив его бока и крышу, как ряд сгорбленных, молчаливых зрителей, а остальные взлетели выше фонарей, присоединившись к стае, смерчем кружившей по небу. С трибун послышались крики. Группы болельщиков в толпе тоже растворялись, оставляя на рядах пустые проплешины, – люди заработали локтями, отчаянно проталкиваясь к выходу. Мне захотелось последовать за ними, но я словно прирос к месту, уставившись в кружащийся мрак над полем. Стало темно и душно, как будто на голову натянули одеяло, и причина этого вскоре выяснилась.
Смерч над полем был стаей граклов – несметные тонны перьев, полых костей и жилистого мяса, – когда он снизился до фонарей, воздух загустел от их кислого запаха. Они опускались все ниже и ниже, кружась и кружась, заслоняя свет, так что прожекторы тускло мерцали сквозь черные крылья, как солнце сквозь мутную воду.
Мне уже было не видно вывески на Тодл Хаусе над восточным краем поля, и я понял, что стая отделила нас от остального мира. Зрители высыпали с трибун на поле. Музыкальные инструменты команды поддержки рассыпались по траве. Кто-то наступил на валторну, раздавил колокольчики. Чирлидер Бет Паг проползла мимо нас, пряди волос прилипли к ее перекошенному лицу – когда я попытался помочь ей встать, она с визгом оттолкнула мою руку. Люди упали на колени, плача и молясь. Некоторые, прикрываясь от падающего сверху помета, косились на птиц.
Их были миллионы. Плотная, вонючая, многослойная стая, похоже, поднималась до самого неба. Крылья плескались, как волны в океане, птичьи крики терзали уши, как скрежет ржавого железа, так что человеческие вопли ужаса было едва слышно. Граклы спустились еще ниже, накрыв поле крышей из черных, клубящихся тел, полностью заслонили свет, и я растянулся на траве лицом вниз, уверенный, что меня растерзают, раздавят или унесут, как дочь Эмми Карлайл, и сбросят с высоты.
Но когда я снова поднял голову – всего через минуту-другую, – стая уже поднялась над прожекторами и продолжала отдаляться, пока совсем не исчезла из виду, осталась только горстка граклов, кружащих в небе, и еще несколько птиц сидело на крыше таунтонского автобуса. А потом сам автобус взорвался и исчез в круговороте фиолетово-черных крыльев, лимонных глаз и острых клювов, из которых он состоял, и мы остались одни, меньше тысячи человек, забрызганных птичьим пометом. Еще не оправившись от пережитого ужаса, мы бродили по полю в поисках друзей и родных. Мне искать было некого, кроме Дойля, но его нигде не было видно.
Мы выиграли, потому что Таунтону засчитали техническое поражение, а через неделю проиграли региональный матч. Никто не хотел играть, и, несмотря на болтовню тренера Татла, что мы ради памяти нашего погибшего друга должны сплотиться перед лицом трагедии и что человек проверяется в горе, команда единогласно решила признать поражение без боя.
Вообще-то наши потери оказались не столь значительными, как мы думали вначале. Тренера Канлифа и всю таунтонскую команду нашли невредимыми, хоть и в шоке, в поле в трех милях от Эдинбурга, в целом и невредимом автобусе, а те, кто и впрямь пропал – по окончательному подсчету, их оказалось четырнадцать, – были люди незначительные, старые или никому не нужные, такие как мистер Пеппер и Салли Карлайл.
Погиб и Дойль. Я пришел на похороны, получил слюнявый поцелуй от одной из его беременных сестер и объятие отца, для которого смерть сына стала новым законным предлогом для пьянства; но я был не слишком удивлен, когда через несколько месяцев услышал, что его видели в Кроуфорде, городке с лесопильным заводом менее чем в сотне миль от нашего города. Как-то вечером я поехал туда, собравшись расспросить его о том, какие у него были дела со стаей граклов, сознательно он пошел на это, по принуждению или еще по каким-то причинам – я знал, что у него с ними был уговор, иначе он бы не сбежал.
Я разыскал его в придорожной закусочной на окраине Кроуфорда и следил за ним, притаившись в шумном углу. Он был под руку с депрессивного вида блондинкой лет на десять его старше, и подленькое выражение, которое раньше временами просвечивало у него на лице, теперь, похоже, поселилось там постоянно. Я ушел, так и не заговорив с ним: я сомневался, что ему есть, что мне сказать, и понимал, что в любом случае не поверил бы ему.
Футбол, как любит говорить тренер Татл и его братья по разуму, совсем как жизнь. Наверное, они имеют в виду, что в этой игре люди пытаются упорядочить хаос с помощью системы правил и ограничений. Даже если согласиться с этой метафорой, напрашивается вопрос: а на что тогда похожа жизнь?
В следующие недели после матча с Таунтоном из Эдинбурга уехали все, кто мог себе это позволить. Доун Купертино, например, закрутила с агентом по продаже бумажных полотенец, и после бурного, хоть и непродолжительного, романа они заключили помолвку и переехали в его родной город Фолс-Черч в Вирджинии. Большинство горожан, в том числе и мои родители, уехать не могли: им пришлось пережить попытки озадаченной полиции хоть в чем-то разобраться, расследование ФБР, опросы Государственного бюро по живой природе и рыболовному хозяйству и вопросы бесчисленных исследователей паранормальных явлений (они до сих пор не оставляют город своим вниманием). Все это не дало результатов, которые бы могли объяснить появление стаи, но бесконечные разговоры помогли снизить градус напряженности, и мы снова вернулись к старой рутине, и в хорошем, и в плохом смысле.
Снова начались занятия в школе. Мы с Кэрол Энн попробовали снова сойтись, но любовь наша выдохлась, как шампанское, и мы отдалились друг от
