все время прислушивалась, не идет ли она. Я повторила вычитание и прочла урок истории. Спала я плохо. Я ведь привыкла, что мама греет меня своим боком.
Она действительно сказала: «Если я не вернусь через три дня, уходи из дома»? Или она так говорила, когда я была совсем маленькая и еще не умела жить в лесу одна? Тогда я бы не прожила без посторонней помощи.
Но она уж точно ругала меня за то, что я никогда ее не слушаю и не обращаю внимания на ее слова – увы, только теперь мне стало ясно, что она была права.
А если она вернется, а меня не будет? Что, если она вернется уставшей? Тогда ей понадобится моя помощь. Я могу, например, принести воды.
Только вот – вдруг она не вернется…
Я всегда ее спрашивала, не можем ли мы поселиться там, где живут люди, а она отвечала: «Здесь безопаснее». А я: «А как же горные пумы?» А она: «Все равно, нам безопаснее
Мама говорила, что нам никому нельзя показываться, но не объясняла почему.
Она говорила, что люди всегда стреляют, не рассмотрев как следует, кто находится перед ними.
А что если они решат, что я зверь, в которого можно стрелять? Подумают, что меня можно съесть?
Или ее? Мы ведь совсем не похожи. Может, это она не такая, как все.
Однажды я спросила ее об этом, но она не захотела отвечать. Иногда, летом, когда люди живут в палатках здесь, в предгорьях, мы забираемся еще выше в горы и прячемся, пока они не уедут. Мама всегда говорила: «Давай и мы уйдем в летний лагерь», но этим меня не перехитришь. Я понимала, что она хочет, чтобы о нас никто не узнал, но подыгрывала ей. Я никогда не говорила, что не хочу уходить. Мне совсем не хотелось для нас каких-либо неприятностей.
Я ведь понимаю куда больше, чем она думает.
Я побродила вокруг дома, стараясь понять, что с ней случилось. Я увидела, где она перешла речку и направилась к заболоченному пруду, но потом сбилась со следа. Я проверила пруд, но до него она явно не дошла. На нашу удочку попалась рыба. Я принесла ее домой на ужин.
Хочу ли я провести здесь всю жизнь одна – вот в чем вопрос? Вот так сидеть и ждать? А мама бы этого хотела? Я просто посмотрю, что творится там, где кончаются лесные тропы, а потом вернусь. Мама говорила, что там есть двухэтажные дома, и даже трехэтажные. А еще мне ужасно хочется увидеть асфальтовую дорогу – ну, хоть разок.
Я выждала три дня, все время продолжая разыскивать маму, а потом ушла. Я взяла мамино сокровище – записную книжку в кожаном переплете. Даже когда мы уходили в горы прятаться, она брала ее с собой и очень берегла.
Здесь у нас масса книг, целая дюжина, но их я с собой не взяла – только книжку, которую мама всегда запирала на замочек после того, как что-нибудь там записывала.
Я остановилась, осмотрелась и подумала, что надо бы опять заглянуть в дом – вдруг мама вернулась как раз после того, как я ушла… Но я ведь оставила записку. Даже целых две записки – одну на двери, другую в комнате. Ту, что в комнате, я написала на сердечке, которое вырезала из самодельной бумаги из стеблей растений. Писать ей, куда я ушла, не понадобилось. Она сама это увидит. Я ведь оставляю по пути разные метки.
Все оказалось точно так, как говорила мама: ручей, потом река побольше, тропа, переходящая в узкую дорожку, а после этого самая настоящая чудесная асфальтовая дорога. Скоро я увидела на горизонте город. Даже издали было видно, какие там высокие дома.
Я дождалась темноты. Не знаю, почему я испугалась, ведь в этом городе много кустов. Спрятаться, наверное, будет нетрудно. Я так за все время и не разглядела как следует тех людей, которые приходят летом. Мама старалась меня увести как можно скорее. Я видела их только издали. Да их было и не разглядеть за одеждой, солнечными очками и кепками.
У нас кепки тоже есть.
Мне хотелось увидеть, как выглядят другие люди, чтобы понять, что не так со мной. А вдруг, думала я, мама когда-то давно натворила что-то ужасное, и ей пришлось прятаться в горах. Они же не могут посадить меня в тюрьму за то, что сделала она, правда?
Я дождалась темноты и тихонько вошла в город. Все двери в домах были закрыты. Свет почти нигде не горел (я знаю про электричество, хотя раньше его никогда не видела). Я дождалась, пока не погаснут все огни, кроме уличных фонарей. Они гаснуть никак не хотели.
Я пробиралась по задним дворам, пытаясь заглядывать в окна. Но я слишком долго ждала, чтобы погасли фонари, и в домах было уже темно, только кое-где горели окошки в верхних этажах.
В одном дворе я спряталась за сохнущим бельем, которое чья-то мама забыла снять с веревки. С моей мамой тоже иногда такое бывало, а вот со мной никогда. Мама часто была погружена в свои мысли, она вечно о чем-то беспокоилась.
Я уже было отступилась – все, похоже, легли спать, – но увидела, как кто-то потихоньку вылезает из окна. Это было в том самом дворе, где висело белье.
Я спряталась за простынями, но и человек из окна сделал то же самое. Мы внезапно наткнулись друг на друга и оба ахнули. Я увидела, что это ребенок,
