Змея сжала свою петлю; снизу донесся хруст.
– Нет! – вскричала Масако. Она набросилась на змею, кусая ее в лихорадочной ярости. Но чешуя змеи была неуязвима. Зубы Масако с лязганьем ударялись о нее, будто о железо. Но она не отступала. С отчаянным писком она кусала и кусала, пока ее зубки не раскололись на части. Мордочка крысы окрасилась кровью, она выплюнула зубы, и отчаяние наполнило ее лихорадочно бьющееся сердечко.
Она не в силах помочь госпоже.
Они обе умрут.
Но зачем умирать обеим, если может умереть одна?
Масако дрожала всем телом от изнеможения: хвост, лапы, сломанные зубы, сорванные когти.
Но она поползла вперед, к закругленной морде змеи, к ее узким ноздрям. Крыса подобралась соблазнительно близко. Змея чуяла жизнь дрожащего грызуна, его отчаянно бьющееся сердце. Запах густой крови, пульсирующее тепло жизни. Масако махнула хвостом, чтобы глаза змеи остановились на нем, пока ее запах проникает в затуманенный временем змеиный мозг.
– Ну же, возьми мою жизнь, – произнесла Масако. Она махнула лапкой, заскребла когтями по коре.
Чешуя змеи зазвенела, как выхваченный из ножен меч, когда змея выпустила хвост и мгновенно повернула голову.
Голод мучил змею уже тысячу лет.
Перед глазами Масако поплыли красные круги.
Снизу, казалось, донесся вздох.
Клыки змеи сейчас сомкнутся над ней – они летят к ней в холодной ночи, как акробаты, как падающие с неба ангелы.
В воздухе раздался свист.
Все свершилось так быстро, что она не успела даже вздохнуть.
Ее окружила темнота.
Она падала и падала…
На лицо Масако упали капли ледяного дождя, и она пришла в себя. Она открыла глаза – все тело отозвалось болью, словно она только что проползла по целой горе битого стекла.
Во рту стоял металлический привкус.
Она осмотрелась – вокруг был лес. Стояло холодное, сырое утро. Дыхание сгущалось в пар перед ее лицом. На опавших листьях краснела кровь. Она провела языком по зубам. Нескольких не хватало. Болела ушибленная голова. Пальцы горели огнем. Она подняла руки и воззрилась на них в замешательстве.
Но ее удивили не окровавленные ладони и вырванные ногти, а сами руки. Они были такие чужие…
Исцарапанные, грязные, окровавленные – и… человеческие. Она больше не крыса! Масако встряхнула головой и нахмурилась, почувствовав тяжесть непривычно длинных, спутанных волос.
Ее несчастные волосы, все в хвое, колючках и репьях, доставали теперь до самых колен…
Мысли текли медленно. Наверное, это неспроста, подумала она. Госпожа… Неужели она все же подвела госпожу?
Масако вскинула голову.
Вокруг лес. Солнце клонится к вечеру, между ветвями деревьев виднеется красный закат, чирикают и галдят невидимые птицы, где-то раздается стакатто дятла. Издалека доносится шум автострады – служащие возвращаются на машинах домой после рабочего дня. На фоне деревьев виднеется темный силуэт.
Это ворота синтоистского храма – того самого, куда она зашла во время экскурсии в начальной школе, когда они изучали листья. В то время у нее еще были друзья. Какая приятная была поездка…
Что-то валяется на земле, увидела она уголком глаза.
Обрывок веревки. Он лежит на мху, у корней огромного старого кедра со странным сужением в середине ствола.
У Масако перехватило горло.
Она подковыляла к дереву и осторожно потрогала оставшуюся в коре рытвину. На стволе еще белели волокна веревки, вросшие в дерево. Оно сочилось золотистой смолой, но разорванные путы его больше не сжимали. Дерево было ранено, возможно смертельно, но наконец свободно.
Это была одна из тех узловатых веревок, которыми синтоистские жрецы обвязывали особо почитаемые деревья. Но про этот кедр давным-давно позабыли. Вдалеке от прохожих путей, вдали от алтаря он все рос, и не было никого, кто бы развязал его путы и позаботился о нем.
Масако отвернулась, уронив веревку на мох. А вот и пластиковые тапочки «Хелло Китти». Она бы засмеялась, если бы у нее остались силы. Она надела их и зашагала к огням, которые стали загораться теперь, когда вечер клонился к ночи.
До своего квартала она дошла лишь с первыми лучами солнца. Она не помнила, какая дорога привела ее домой. Но теперь, когда увидела знакомые улицы, Масако испытала приглушенное чувство облегчения.
