Глава 9
Поздней ночью шестнадцатилетняя черкешенка со свежим красным рубцом поперек шеи сидела на супружеском ложе. И не просто сидела, но с дерзким вызовом глядела на своего законного мужа:
– Да?..
– Нет.
– Я сказала – да!!!
– А я сказал – нет.
– Тогда… Стереги – не стереги, а своего добьюсь!
Покосившись на обрезки шелковой петли, из которой едва успели вынуть царицу, великий государь тихонечко вздохнул и подсел к ней поближе. Подставил предплечье под удар маленькой ножки, вознамерившейся проверить крепость его ребер, и довольно усмехнулся, без особого труда удерживая изящную ступню в руке. Дикая кошка!.. Как ни странно, ее буйный нрав не надоедал, даже наоборот, царственному супругу он очень нравился – за исключением случаев наподобие сегодняшнего.
– Да?!.
Когда она прямо во время жарких любовных утех потребовала от него немедленно возвысить своего брата Салтанкула, даровав ему чин окольничего. Потребовала! Получив же вполне закономерный отказ, пригрозила покончить с собой. Кто же знал, что не шутила? Слава богу, челядь успела достать свою повелительницу из петли – та уже почти доходила.
– Р-рр!.. Да?!
Поймав и вторую ступню, Иоанн Васильевич дернул супругу на себя, довольно ловко перехватив узкие запястья с весьма крепкими кулачками. Несколько возмущенно-злобных взвизгов, энергичное трепыхание гибкого женского тела, немного пострадавшая от острых зубов рука – и, чувствуя нарастающее возбуждение, тридцатилетний властитель сдался:
– Да.
Примирение вышло удивительно долгим и… Сладким. А наутро заботливый муж, видя, как сильно распух и посинел рубец на ее лебединой шейке и как больно ей глотать еду с питьем, распорядился позвать самого лучшего из известных ему лечцов. То есть собственного сына. Постельничий Вешняков тем временем сделал внушение верховым челядинкам, как раз закончившим одевать Марию Темрюковну, – чтобы не трепали попусту своим языком, под страхом усекновения оного. Вместе с головой, разумеется.
– Батюшка. Матушка.
Почтительно поцеловав отцовскую руку и коротко поклонившись царице, наследник без всяких глупых вопросов принялся целить обнаруженные на той самой руке (вернее, ладони) царапины и удивительно четкие отпечатки чьих-то зубов.
– Кгхм!.. Митя.
Мягко забрав у сына пострадавшую от жены конечность (впрочем, десница уже совсем и не болела), Иоанн Васильевич подвел первенца к мачехе и, не вдаваясь в лишние подробности, указал на след от шелковой удавки. Мария, высокомерно взглянув на пасынка, молча задрала подбородок вверх, позволяя малолетнему целителю разглядеть синюшную «красоту» во всех ее подробностях. И не удержала легкой дрожи, когда прохладная ладонь легко прижалась к пострадавшей гортани, ибо прохлада резко сменилась морозной свежестью, растекшейся по всей шее. Затем почти без перехода обернулась жгучим огненным ошейником – и постепенно остыла до ласкового тепла. Словно тысячи иголочек нежно кололи ее кожу, затем тепло тонкой змейкой скользнуло вниз по позвоночнику, растеклось по животу и груди, и великая государыня постепенно начала ощущать в самом низу живота некое сладкое… Неудобство.
– Довольно!..
Отбросив от себя руки пасынка, царица чуть ли не бегом удалилась в свои покои – впрочем, Иоанн Васильевич успел заметить, как сильно побледнела синяя полоса у нее на шее, превратившись в почти неразличимый след, а также полыхающие сильным румянцем щеки.
– Помазать любым ароматическим маслом.
Царевич Дмитрий, ничуть не огорчившийся паническим бегством пациентки, неопределенно покрутил кистью рядом с собственной шеей. Помолчал, а потом с вопросительной интонацией обратился к отцу:
– Батюшка?
– Ступай, Митенька, спаси тя Бог.
Выйдя из родительских покоев, мальчик направился было в сторону собственных (призвали его так рано, что он не успел позавтракать), но вдруг ненадолго замедлил шаг и тряхнул гривой. Остановился, проводив взглядом троицу царевых стольников, несущих на вытянутых руках истекающие вкусными ароматами блюда, и кравчего, бдительно их конвоирующего. Еще раз тряхнул отросшими уже до поясницы прядями волос и повернулся к верной Авдотье:
