Я распахнула глаза и тут же зажмурилась от ярких лучей солнца. Как, уже утро? Я приоткрыла ресницы снова. Солнце сияло на розовеющем небе во всей своей торжественной простоте. Птицы весело щебетали. Прямо над моей головой болтался на седой нити паучок. Улетит, если дунуть? А где я? И тут до меня дошло, что я утопаю в перине в той самой комнате на мансарде. В одной рубашке.
Ничегошеньки не помню… А как я очутилась в кровати? Кто меня раздел? Боже, надеюсь, не мсьё Годфруа! В голове возникли танцующие в воздухе усы. У меня перехватило дух, и я вскочила.
Вещи мои были аккуратно сложены на стуле, туфли стояли рядом. В стекле приотворённого окна отразилась моя всклокоченная голова и сосредоточенное до глупости лицо.
Ну вот, а кто-то собирался дверь запереть и сундук подвинуть. Ха! Паучку и тому смешно!
Я опустила ступни на деревянный пол и с опаской приподняла рубашку до самых бёдер. Всмотрелась в собственные голые ноги. Нет, по ним никак нельзя было понять, случилось ли со мной то самое, пока я была в беспамятстве, или нет. Ноги как ноги. Я вздохнула. Надо было у Моник расспросить, что чувствует девушка, когда она уже… не девушка. Воображение услужливо подсунуло яростное лицо Этьена и грозный выкрик: «Новая шлюха». Я поёжилась.
В дверь постучали. Я мгновенно забралась обратно в кровать, натянув по самый подбородок простыню, и пискнула:
– Войдите.
Толкнув плечом дверь, в проём сунулась Софи с подносом в руках.
– Утро доброе, мадемуазель! А я всё думаю, проснулись вы, нет ли. Решила, что с хорошим завтраком, и утро добрее улыбнётся.
– Проснулась, – кивнула я. – Только не уверена, что оно доброе.
Софи поставила поднос на бюро и обеспокоенно всплеснула руками.
– Плохо вам ещё? Ай-яй, это ж из-за меня. Вы мне ранку-то убрали, а сами-то… Я всю ночь не спала, всё думала, как вы, мадемуазель.
– Нет, не в том дело, не переживайте. Я совершенно ничего не помню, что ночью было, и от этого чрезвычайно неловко. Вы случайно не знаете, мсьё Годфруа принес меня сюда?
– Ага, он. Сказал, до утра проспите. А я потом раздела вас, уж не серчайте. Не мять же платье.
Будто камень упал с моих плеч, и я облегчённо улыбнулась:
– Правда?
– А чего ж мне врать? Я заглядывала к вам пару раз, боялась, вдруг чего.
Софи улыбалась мне в ответ, тёмные круги под глазами говорили о том, что она действительно провела беспокойную ночь. Я с радостью выскочила из кровати.
– Милая-милая Софи, – я готова была её расцеловать. – Благодарю вас!
– Слава Деве заступнице! Вижу, вам лучше. Вот, откушайте. А то вчера и не удалось. Я молочка принесла и блинчики Сюзетт. Они у меня особенно хороши.
Софи пожелала приятного аппетита и собралась идти, но я коснулась её плеча.
– Не уходите. Тут для меня всё непривычно, непонятно, как-то немного не по себе. Новое место, я никого не знаю. А вы, кажется, очень хороший человек. Присядьте, я прошу вас.
Софи села на краешек стула, сложила на коленях руки. Пальцы её, грубые, красновато-жёлтые, с въевшейся грязью от постоянной чистки овощей и клубней, сжались. Почему?
– Хорошо, мадемуазель.
– Зовите меня Абели.
– А вы надолго к нам, Абели?
– Если стану хорошей помощницей мсьё, наверное. Я надеюсь.
– А что же делать будете?
– Рецепты записывать, вести учёт посетителей, как сказал мсьё Годфруа.
– Это как же вы больных принимать сможете, ежели вам даже через повязку от меня больно стало? А Женевьеву с локтём её ушибленным вы вообще спиной учуяли! К мэтру ведь с чем только не заявляются господа: кто на дуэли поранился, кто с чахоткой, с корью и лихорадкой, дамы беременные или с дитями хворыми. Простой люд и подавно: кого лошадь задавила, у кого кровь хлещет, аж смотреть страшно. Как же вы с ними будете?
Я опешила. Эта мысль не приходила мне в голову. И верно, что же я за помощница при моём недуге? А если меня спасать придётся то от одного, то от другого, как вчера? И выключаться буду так же? Да уж, работница… Курам на смех!
Я пробормотала:
– Не знаю… Иголка мсьё помогает мне стать обычной.
