Софи покачала головой.
– Ах, бедняжка. А как же вы до мэтра жили?
В глазах кухарки читалось живое человеческое участие, почти материнская жалость. И оттого мне самой себя стало жалко. Как я жила до вчерашнего дня? Как старый крот, что прячется в нору и света белого не видит. Вернулось ощущение никчёмности, стыда и отчаяния, вспомнились непрекращающиеся боли, кочующие по телу, внезапный кашель или зуд, ломота в костях и лихорадочная дрожь. Как жила… Устала я от неё, от всей моей жизни, будто старуха, и уже привычно хотелось вовсе не просыпаться, ведь новый день не сулил ничего хорошего. Что бы ни случилось вчера здесь, в сравнении с двумя прошедшими месяцами, этот день был лучшим.
Я закусила губу и всхлипнула.
– Ну-ну, девочка. Всё хорошо будет.
– Не уверена. Возможно, и отсюда меня скоро выгонят. Ведь от меня лишь проблемы. Не знаю, чем я могла прогневать Господа: в церковь ходила, Святое Писание читала, посты соблюдала как добрая католичка… Но видимо прогневала… Он меня проклял.
Я хлюпнула носом сильнее, уткнула лицо в ладони и разревелась.
Рука Софи ласково погладила меня по голове и притянула к своему плечу. От неё пахло корицей и мятой, сладкой карамелью и цитрусом.
– Что ты говоришь, глупенькая? Разве проклял? Даром трудным наградил тебя Всевышний, девочка. Да, верно, потому, что ты выдержать его можешь. Сильная, значит, хоть с виду – чистый воробышек. Ты меня исцелила вчера, на себя боль забрала. А ведь я с больной рукой не одну б неделю мучилась. Представь, на кухне-то… Я так благодарна тебе, девочка!
Тепло от кухарки шло такое же, как от моей няни в глубоком детстве. Доброе, сердечное. Я притихла и, нехотя отстранившись, вытерла слёзы.
– Вы так думаете?
– Конечно. – Кухарка заглянула мне в глаза. – Всем, кого Господь награждает, трудно. Это бесталанным легко – живи себе и живи, и думать не надо. Не зря ты сюда попала, девочка, – мэтр наш научит тебя, что делать. Может, ему и не помощница вовсе нужна, а ученица. Такая вот необычная. С даром.
Эта мысль показалась мне самой светлой из всего, что я передумала о предложении мсьё со вчерашнего дня. На душе стало легче, будто мозаика вдруг сложилась сама собой.
– Спасибо вам, Софи. Простите, что я вот так поддалась эмоциям…
– И не думай прощения просить, я сама себя виноватой чувствую.
– Не надо. А мсьё… можно ему доверять, как вы считаете? Он хороший человек?
Софи мудро улыбнулась.
– Человек как человек. Святых туточки не бывает. Все, кто чист, на небо возносятся.
– Но его сын…
– Тот сам не без греха. На самом деле, ещё поди разберись, у кого из них пуще бесы играют: у старого в ребре или у молодого в другом месте. Тьфу! Послушай доброго совета: не вмешивайся в их семейные дела – учись, чему учат, выполняй, что поручают, доверяй себе больше, чем другим. Поверь, сам Господь тебя сюда и послал. А раз послал, мотай на ус его уроки и пользуйся тем, что дают.
Софи пододвинула ко мне поднос:
– Вот меня Господь надоумил завтрак тебе вкусный приготовить. Ешь блинчики, пока тёплые.
Я заглянула в распахнутую дверь кабинета.
– Доброе утро, мсьё! Я готова приступить к работе.
Лекарь в просторном чёрном балахоне, в пенсне на кончике носа, оторвался от чтения какой-то огромной книги и, придерживая пальцами ветхую страницу, кивнул.
– Оправилась от вчерашнего?
– Да, мсьё. Всё хорошо.
Он поманил меня к себе и вложил в книгу переплетённую косицей кожаную закладку с бахромой на краях. Взял мою кисть, осмотрел внимательно.
– Итак, Абели, нам с тобой понятно, что ты перетягиваешь на себя только ощущения.
– Не совсем.
– Ну-ка.
– Когда я дотронулась до раны Софи, это было, знаете, как если б через пальцы в меня влили горячий, густой перчёный суп. И я видела шар, он светился красным и чёрным. Я поняла, что в момент ожога Софи на кого-то разозлилась, а потом на себя за это тоже разозлилась, почувствовала виноватой.
– А на кого и почему разозлилась?
