Прислуга тоже светилась улыбками и была очаровательна. Подумаешь, у служанки нос картошкой и зубы торчат, зато какой проникновенный взгляд! Муж ее, конюх, – милейший человек с масляными глазами. А кухарка пусть и в возрасте, но такая славная пышечка с пушистой копной, торчащей из-под чепца, словно пасхальная курочка! Наш возница, которому тоже перевалило, наверное, за четвертый десяток, приосанившись, подсел к ней и пригладил усы.
Стол, накрытый во дворе, ломился под угощениями, вкусными запахами манил домочадцев и окрестных котов. От аромата жареного мяса и лесных грибов под соусом, от вида лукового пирога с ветчиной и маринованного портулака у меня потекли слюнки.
– Что ж, дорогие мои, прошу за стол! – пригласила мадам Рашаль, по случаю надевшая кружевной чепец и накрахмаленный передник.
Ах, вот бы она всегда была такой!
Вино потекло из кувшинов в чарки, все потянулись к аппетитным блюдам. И было прекрасно. Жаль только Огюстен до сих пор не вернулся из города… При воспоминании о нем, мне отчего-то становилось неловко, и глаза невольно опускались долу. Но я одергивала себя: никто не льстил ему ложными надеждами, и обещаний я не давала.
Нетта тоже посматривала за ограду и жевала совсем без аппетита, с самым задумчивым видом. Догадываюсь, кого она ждала.
Долго ожидать не пришлось. Всего лишь третий раз наполнили бургундским опустевшие чарки, как с дороги грянула веселая музыка, и послышался разудалый бас. От любопытства и неожиданности все привстали и вытянули шеи. Из-за кустов показался разрумянившийся Огюстен, громко и не совсем в такт напевающий на старофранцузском “Ai vist lo lop”. Хмельной великан дирижировал кому-то, вышагивая задом наперед. От каждого притопа из-под его громадного ботинка взвивалась желтая дорожная пыль. Вскоре нашим глазам предстали музыканты: волынщик в смешной шапке, пара кудлатых парней с дудками, худющий скрипач и лихого вида барабанщик. Огюстен распахнул ворота и объявил нам громогласно:
– Какая же помолвка без музыки?! Сегодня будут танцы!
– Танцы, танцы! – захлопали в ладоши Клодин и Нетта.
Их мать лишь пожала плечами, томно улыбнувшись скрипачу:
– Танцы – это хорошо.
И музыканты дружно проследовали во двор вслед за Огюстеном. Такого праздника я не видывала отродясь. Вино и доброе застолье наполнило сердца и желудки самыми теплыми чувствами. Куда исчезли утренние недомолвки и сомнения? Еще не спустился на землю темный вечер, а мы, взявшись за руки с мадам Рашаль и Неттой, пустились в пляс. Этьен, Огюстен и скрипач с носом, достойным королевского сокола, подбоченившись, вышагивали перед нами в контрдансе. Плясали и слуги. Потом, чтобы отдышаться, мы повели хоровод под плавные мотивы гавота. Когда музыканты ударили озорной пасспье, Клодин запрыгала, как мячик, и даже мадам Тэйра встала с кресла. Скрипя и подкашливая, старушка смешно пританцовывала под темпераментный танец. Я же то и дело ловила на себе восхищенные взгляды Этьена и кружилась еще грациознее. Пусть видит, что я не только целить умею. Обжигая меня страстными взорами, Этьен не забывал быстро снимать и надевать шляпу в такт музыке, как остальные мужчины.
Мы не присели даже после пяти танцев, когда барабанщик, тарабаня пальцами по инструменту, запел бретонское буррэ. Ах, как же это было хорошо! Все хохотали, хлопали и радовались, порозовевшие от вина и танцев. С приходом ночи конюх зажег факела, а мы, окончательно выдохшиеся, сели, наконец, за стол и пригласили отведать наших угощений музыкантов.
Служанка принесла крем-брюле. Я поднесла ложечку со сладким лакомством к губам, и вдруг Огюстен, по-медвежьи оттеснив от меня волынщика, пьяно улыбнулся и сообщил:
– Не поверите, мадемуазель Абели, кого я видел в таверне в Тоннэре!
– Кого? – насторожилась я.
– Парня из Перужа – того, что привратником служил у мсьё Годфруа.
– Себастьена? – ахнула я.
– Себастьена? – подался вперед Этьен.
– Его, – кивнул великан. За столом все замолчали, а Огюстен продолжил рассказывать заплетающимся языком: – Так он мне что рассказал! Что вчера только пристроился слугой к проезжему господину. Не помню, как там его… прево Курпе, нет, Корбе… или Курвэ… Черт побери, совсем вылетело! А почему? Потому что мсьё Годфруа привратника своего выгнал. Вообще всю прислугу выгнал. Говорят, с ума сошел. А страшный стал, будто высох весь. Дом запер, коней распродал по дешевке и уехал куда-то. Говорят, навсегда. Да он сам так и сказал хотельеру: «Не вернусь, мол, никогда. Дела важные за границей».
– А куда?! – хором воскликнули мы с Этьеном.
– Шут его знает, – пожал плечами Огюстен и уставился хмельными глазами на тарелку скрипача, что сидел перед ним. Беспокойство охватило меня, захотелось потрясти великана за плечи, чтобы вспомнил еще что-нибудь. Но этого не понадобилось, Огюстен выставил указательный палец и добавил: – Вот что еще: мсьё Годфруа документы на дом у нотариуса оставил. Дарственную. Но с условием: если за три месяца никто за ней не явится, все распродать к чертовой матери на благо церкви.
– И кому оставил? – не скрывая волнения, поинтересовалась мадам Рашаль.
