осталась одна у грозной тюрьмы на серой набережной Сены. Рядом толпились женщины с корзинами, кургузые бедняки, угрюмые мещане. Девушка в бежевом чепце умоляла о чем-то охранника, совала в руку монеты.
Я окаменела от горя. Мой веселый, красивый, влюбленный мальчик в застенках самой суровой тюрьмы Парижа. Разве может это быть явью?
Кто-то осторожно тронул меня за плечо. Я с трудом повернула голову. Благообразная старуха в черном с сочувствием проговорила:
– Поплачьте, деточка, сердцу станет легче. Все мы тут такие. Слезами землю поим.
Я хотела что-то ответить, но не смогла выдавить ни звука. В голове пронеслось: «Он даже не позавтракал…»
– Если есть сбережения, отдайте стражникам. Я вот отдала. Мой сыночек теперь в камере получше, – скорбно похвасталась несчастная мать.
– А я за подушку сговорилась за два ливра. Не может мой без подушки, а там, говорят, только солома, – встряла пышная девица весьма распутного вида. – Нет, а если вы из благородных, барышня, так вообще хорошо. За деньги тюремщики и в пистоль переведут. Там одни дворяне сидят, даже с койкой и столом. Ни вшей тебе, ни крыс.
Вдруг из высокой башни послышались жуткие звуки, похожие на протяжные крики диких птиц. Я вздрогнула и обвела взглядом конусообразную крышу.
– Это же башня Бонбек. Допрашивают кого-то, – пояснила старуха в черном. – Всё кричат и кричат. То один, то другой. Горемычные.
К горлу подступила тошнота, захотелось заткнуть уши, лишь бы не слышать «птичьих криков». Старуха полюбопытствовала:
– За что парнишку-то взяли?
С трудом отдирая язык от пересохшего неба, я сипло выговорила:
– За убийство.
– Святая Дева, колесовать будут, значит! – всплеснула руками распутная девица. «Колесовать…» – адским колоколом застучало в моей голове, и стало нечем дышать. Этьен не заслуживает такого… Никто не заслуживает мучительной смерти на колесе с перебитыми костями. Нестерпимый холод прокрался под юбку и заставил меня дрожать.
– Я помолюсь за него, – прошамкала старуха. – Смилостивится Господь, заберет его душу до казни…
Не обращая больше внимания на женщин, я, шатаясь, побрела прочь. В торговых рядах, по которым я проходила, все будто замедлилось: еле шевелили руками лавочники, сонно поворачивали головы в шляпах и по-рыбьи раскрывали рты покупатели, протяжным басом гудели голоса.
«Кто я теперь? – так же вяло думала я. – Без любимого. Без дара. Без денег. Жалкое привидение. Дочь заключенного. Невеста заключенного. Без пяти минут вдова…»
И вдруг во мне все вскипело – о таком счастливом будущем говорила мадам Тэйра?! Так пусть же ответит за свои слова! Я сорвалась с места, и понеслась что было мочи к гостинице «Золотой лев», где еще вчера проживала старая колдунья.
– Абели, мадемуазель Абели, что с вами? Вы меня не узнаете? Как же вы можете меня не узнать? – кто-то тряс меня за плечи. – Это же я, Огюстен Марешаль!
Я встряхнула головой, возвращаясь в реальность из странного забытья. Над головой болталась вывеска с изображением льва. Уже гостиница? Как я добралась сюда?
Передо мной стоял мой добрый великан, одетый с иголочки, в новом пышно завитом парике.
– Огюстен… Вы?
– Ну, конечно же, я! Вы меня напугали, Абели. На вас лица нет! Что случилось?
– Этьен… его арестовали. Только что, – выдохнула я.
– О, Святой Бонифас, – охнул Огюстен.
Я вскинула на него глаза:
– У меня больше нет дара. Если бы только камень, проклятый камень остался у меня! Я бы пробралась в тюрьму, я бы устроила… я бы показала им всем! Но теперь я совсем ничего не могу. Пустышка без дара… Зато вы, Огюстен, можете не бояться – вы никогда не превратитесь в Голема… – я сжала кулаки. – И мне срочно… срочно нужна мадам Тэйра! Ненавижу ее… но только она… Она здесь, в гостинице?
– Нет, уехала. Простилась со мной вчера.
– Тогда прощайте…
Тяжело дыша, я обвела взглядом улицу: надо бежать, но куда дальше? Казалось, я могу бежать, бежать, бежать, пока не упаду замертво.
Огюстен взял меня под локоть и сказал тоном, не терпящим возражений:
– Знаете что? В таком состоянии я вас никуда не отпущу. Пойдемте-ка в мою комнату, и вы мне все расскажете. Все-все. А потом решим, что делать дальше. Хорошо?
Я сидела напротив Огюстена в небольшой гостиничной комнате. Все вокруг меня расплывалось, как в тумане. Уткнувшись взглядом в кофейную чашку,
