Я выкрикнула это так громко и так смело, что с гордостью почувствовала себя настоящей мятежницей. Как папенька. Я не Тома, я графская дочка, и моя фамилия Клермон-Тоннер с дворянской приставкой «де». Вот вам, мсьё плебей.
Но мой благородный порыв лекарь не оценил. Он лишь провел рукой по усам и снисходительно улыбнулся.
– Я заботился и о тебе, Абели Мадлен. Подумай сама – вода в бочке из целебного источника – та, с помощью которой Этьен помог тебе встать на ноги за какую-то пару минут. Поэтому исцеление и восстановление займет у тебя от силы… четверть часа. А потом ты станешь придворной дамой. Вот ордонанс, подписанный королем, – легким движением руки мсьё Годфруа извлек из кармана свиток и протянул мне, – в котором Его Величество дарует тебе пожизненный пансион и должность хранительницы королевского здоровья. Разве это не блистательное будущее для девушки без приданого и состоятельных родственников, не способной из-за своей особенности выйти замуж даже за лавочника? Ты не будешь ни в чем нуждаться: ни в платьях, ни в пище, ни в украшениях. Ты займешь почетное место при дворе.
– При дворе короля развратника, – прошипела в ответ я.
– Тебя это не будет касаться, – продолжал увещевать меня лекарь. – Другие короли не лучше. Чего стоит напыщенный, как петух, Людовик XIV? Или болезненный, капризный урод на испанском престоле – Карл Зачарованный? А жесткий Стюарт – Яков Второй, правящий Англией и Шотландией? Тебе рассказать, какую кровавую баню он устроил для недовольных?
– Не надо.
– Виктор Амадей ничуть не хуже и не лучше всех этих монархов. Пожалуй, даже лучше тем, что любит вдоволь повеселиться, а не только четвертовать и рубить головы.
– Я бы п-п-редпочла, – начала я заикаться, – жить в глубинке и не с-связываться с королями. И я х-хотела бы сама выбирать свою жизнь.
– Поздно, Абели Мадлен. Фатум, или судьба, распорядились так, что с подобным даром тебе придется вращаться среди сильных мира сего и пользоваться королевскими благами и щедротами. Не стоит растрачивать божественное на нищих. Они не отплатят тебе ничем, кроме благодарности, а на «спасибо» платьев не купишь и в рот его не положишь. Выбора у тебя нет. За тебя его сделал король. Ты должна этим гордиться.
Говорил лекарь убедительно, и его тень, казалось, росла и наполнялась чем-то материальным с каждым словом, начинала давить мне на голову и плечи. Хотелось ссутулиться или вовсе склонить лицо к коленям. Мне стало трудно дышать.
Но я не верила ему. Не верила посулам и выдуманному им Фатуму. Правда в словах лекаря была, но она вся была окрашена ложью, прикрыта, замазана так, что не чувствовалась. И оттого хотелось ругаться и неистовствовать, ненавидеть лекаря всеми фибрами души, потому что это было правильно. Каким-то шестым чувством я понимала, что это было правильно. Внезапно я поняла, что ощущал Этьен. И почувствовала себя его сторонницей.
Лекарь прошелся к окну, заложив руку за спину, и снова пристально на меня взглянул.
– Ты почувствовала, как это – быть в кандалах, ты почувствовала, что такое, когда их снимают. Твои геройские замашки «я лучше умру», – передразнил он, – не стоят и выеденного яйца, особенно не будут стоить, когда тебя подвесят на дыбу, когда станут расплющивать тисками пальцы и ломать молотом кости. Когда свяжут и посадят голой на «испанского осла», и он как колом будет впиваться в твое девственное лоно так долго, пока ты не потеряешь от боли сознание. Но тебя приведут в чувство и станут повторять это снова, – смакуя, произнес лекарь. – И снова. И снова. Ты наверняка будешь жалеть о минутной смелости, когда тебе в глотку начнут заливать раскаленное олово. Но будет поздно. Выхода из пыточного подземелья королевского суда уже не будет.
Я мгновенно протрезвела, закашлялась и в ужасе ухватилась за кроватный столбик, потому что пол накренился и поплыл в другую сторону. Мсьё Годфруа был доволен моей реакцией.
– Мне кажется, я объяснил доходчиво. Так и быть, Абели, дадим тебе больше времени на раздумья. Скажем, будь готова заняться лечением завтра утром, после завтрака. Я надеюсь, ты проявишь благоразумие. И выберешь королевскую жизнь, а не дыбу и испанского осла. Пока отдыхай.
Я задрожала, а лекарь со спокойной, деловой улыбкой пошел вон из комнаты.
«Сволочь, сволочь, сволочь!» – хотелось закричать ему вслед, но я стиснула зубы и промолчала.
Я не знала еще как выйти из этой ситуации, но за ночь я что-нибудь придумаю. Не хочу, чтобы мной играли, как шахматной фигурой, не хочу приносить благо тем, кто не умеет благодарить, не хочу отдавать жизнь тем, кого ненавижу! Уж лучше лечить нищих и разбойников в лесу…
Мои зубы еще стучали, когда графиня и прислуга вернулись в комнату. Графиня заняла выжидающую позицию в кресле, а служанки расторопно выставили с подносов чуть остывшие блюда и напитки и вышли. Но ни телятина под соусом бешамель, ни эскарго с чесноком и зеленью в горло не полезли. Я накинулась на графин с водой и выпила его почти до дна.
– Ну что, душечка, ты готова мне помочь?
– Идите сюда, – просто сказала я, еще не зная, что с ней сделать.
Она села рядом со мной на кровать. Ее взгляд выражал надежду.
Вдруг с шумом в комнату зашел де Моле и палач в красном колпаке. У меня сердце рухнуло в пятки. Они тащили какую-то жуткую конструкцию – деревянное кресло, спинка и сиденье которого были сплошь утыканы железными шипами, а на подлокотниках и у подножия были приделаны страшные
