видеть, что с кем-то он бывает ласков. Честно говоря, даже стало немного завидно и неловко, словно я подглядывала. Я поджала губы: а мне вот руку Этьен не подал – иди, как хочешь по этим ухабам. Или после падения со стены замка, по его разумению, мне уже нигде расшибиться не грозит?
Этьен подошел к стекающему по ржавой ложбинке ручейку, набрал воду в ладонь. С удовольствием отпил и умылся.
– Эй, поросенок-оборотень, пить не хочешь? – с улыбкой обернулся он.
– Когда вы прекратите обзываться, мсьё? – возмутилась я и подошла к воде.
Пить мне хотелось. И очень.
Со смехом он подмахнул ладонью струйку и обрызгал меня ледяными каплями. Я взвизгнула и, не сдержавшись, кулаком стукнула его по плечу. Но тут же ойкнула сама. Этьен отскочил и, потирая ушибленное место, хмыкнул:
– Ну, зачем ты делаешь себе больно, поросенок? Мне-то ладно, я привык, а тебе, неженке, ойкать приходится.
Я насупилась и молча набрала воды в сложенную горстью ладонь.
Ну, что за доля у меня – даже не побить никого! Не жизнь, а сплошное свинство.
– Если вы увезли меня, мсьё, чтобы обзавестись объектом для насмешек, то, благодарю покорно, дальше обойдусь сама.
– Вот как! Марешаля позовешь? – недобро прищурился он. – Или еще кого себе наколдуешь?
– Может быть. Однако вам не позволю делать из меня посмешище!
– Конечно. Куда проще управляться с деревянными верзилами. – Передразнивая Огюстена, Этьен раскланялся, словно у него не гнулись руки и ноги и дурацким голосом проблеял: – Да, госпожа. Как скажете, госпожа! Ах, госпожа, дайте мне еще тычка!
– Да вы! Вы…
Мне стало так обидно, что губы предательски задрожали, и из глаз сами собой потекли слезы, как я не пыталась их сдержать. Этьен выпрямился и с удивлением воззрился на меня – видимо, не ожидал такой реакции. А я, злясь на себя и на него, отвернулась к ручью и пыталась не всхлипывать, лишь бы он не слышал.
И вдруг мои вздрагивающие плечи осторожно и ласково обхватили его руки. Этьен легко повернул меня к себе и прижал к груди.
– Тшш. Все уже, все. Не буду больше.
От него исходило тепло и что-то такое, отчего захотелось не вырываться, а наоборот, прижаться сильнее, зарыться носом в мощную смуглую шею и от всего на свете там спрятаться. Насовсем. Посапывая, я растаяла и затихла, а он все не отпускал.
Занудный внутренний голос напомнил о моем проклятии – не быть с мужчинами. В груди все зашлось от подобной несправедливости. И, заставив себя отстраниться, я сказала гундосым голосом:
– А мы вообще есть будем?
Этьен тут же привычно хмыкнул и потянулся к походной сумке, привязанной к седлу. Потом снова прислушался. Где-то потрескивали ветки – или олень пробирался по бурелому, или всадник на лошади. Этьен приложил палец к губам и поманил меня в пещеру.
– А конь? – шепнула я.
Этьен лишь подал знак, и умная животина, освобождая хозяина от ответа, сама пошла вперед. Надо же! Этьен подхватил гнедого под уздцы и потрепал по холке. Я вздохнула – лошади куда больше повезло в этой жизни, чем мне.
Шум за валунами усилился. Я вжала голову в плечи, а мой спутник снова нашептал что-то на ладонь и сдунул в сторону выхода. Интересно, он так заговаривает дорогу? Пускает пыль в глаза? Надо у него потом спросить. И, крадучись, мы ступили в темноту.
Пещера, к моему изумлению, оказалась не просто дырой в горе, а довольно узким и длинным переходом в полуоткрытую скальную комнату. Над головами нависал широкий утес, каменные стены были слоистыми и сухими, местами надтреснувшими. Я рассмотрела еще два темных хода, ведущих неизвестно куда. Здесь было тихо и жутковато, словно во взрослой сказке, рассказанной нянюшкой перед сном, после которой отдала бы все, лишь бы няня не уходила и не задувала свечу. Мы обнаружили по центру затухшее кострище. Рядом валялась истлевшая тряпка.
– Здесь кто-то есть? – с опаской шепнула я.
– Не сейчас.
На всякий случай Этьен заглянул в естественные коридоры и за торчащие тут и там валуны. Негромко крикнул:
– Эй!
Я осторожно подошла к краю комнаты и раздвинула гибкие ветви дикого винограда, увивающие скалу с наружной стороны. У меня перехватило дух – впереди разверзлась пропасть, глубокая, ощерившаяся белыми каменными клыками. Напротив, метрах в двадцати устремлялась ввысь другая угловатая скала, поросшая редкими, кривыми кустиками. Внизу шумела речка, и переговаривались, шурша ветвями, огромные ели.
Не зная, что делать, я присела на покатый булыжник, и поняла, что безумно устала. Конь Этьена, процокав копытами по пещере, принялся жевать листья дикого винограда и торчащие из-под камней травинки.
Этьен протянул мне вяленое мясо и кусок багета.
– Обед и ужин для… – и прикусил язык, чуть не обозвав меня в очередной раз.
