Чайна Мьевиль
В поисках Джейка
Джейку
В поисках Джейка
Не знаю, как я тебя потерял. Помню только, как долго искал тебя, лихорадочно, отчаянно… Почти с ума сходил от тревоги. А потом я тебя нашел, и все опять стало хорошо. Только я потерял тебя снова. Как это вышло, ума не приложу.
Я сижу здесь, на плоской крыше, которую ты наверняка помнишь, и смотрю вниз, на опасный город. Ты, конечно, помнишь, что вид с моей крыши открывается скучный. Вблизи нет ни парков, которые прерывали бы монотонность застройки, ни башен, стоящих хоть какого-нибудь упоминания. Одна сплошная, непрерывная поперечная штриховка кирпичей и известки, хаотическая монотонность проулков, которая тянется от моего дома до самого горизонта. Я был сильно разочарован, когда только въехал сюда; я не видел потенциала, заключенного в ландшафте. Не видел до самой Ночи Костров.
Только что я ощутил порыв холодного воздуха и услышал хлопки мокрого белья на ветру. Конечно, я ничего не видел, но знаю, что мимо пролетел кто-то из ранних пташек. За силуэтами газгольдеров уже сгущается темнота.
…В ту ночь, пятого ноября, я поднялся на крышу и смотрел, как всюду вокруг меня с грохотом рвались дешевые фейерверки. Они рассыпались искрами как раз на уровне моих глаз, и я прослеживал их путь назад, к крошечным садикам и балконам, откуда они взлетали. Конечно, сосчитать их я не мог; их было слишком много. Поэтому я просто сидел, окруженный этим ревущим красно-золотым великолепием, и потрясенно глазел. Подумать только, что этот серый, точно линялый город, на который я с пренебрежением смотрел столько дней подряд, выплеснул столько мощи, столько чистой, прекрасной энергии.
Я был покорен. Это проявление силы осталось в моей памяти навсегда, и я никогда уже не верил в безмятежность улиц, которые видел из своего окна. Они были опасны. Такими они остаются и сейчас.
Хотя теперь это, конечно, совсем другая опасность. Все ведь изменилось. Я шел ко дну, я нашел тебя и снова потерял, и вот теперь сижу один на этой крыше, где мне некому помочь.
Ветер доносит до меня шипение и едва слышное бормотание. Их гнездо где-то близко, и когда подкрадывается темнота, они начинают шевелиться, они просыпаются.
Твои визиты ко мне всегда были так редки. Я тогда как раз переехал в новую квартиру, и море дешевых компьютерных магазинов, мелких букмекерских контор и бакалейных лавчонок кипело подо мной на Килбурн-Хай-роуд. Район был недорогой и полный жизни. Я был доволен, как свинья в луже. Счастлив, как идиот. Я обедал в ближайшей индийской забегаловке, ходил на работу и, смущаясь, то и дело наведывался в тот неряшливый книжный магазинчик, где вели независимую торговлю, несмотря на его убогий выбор. Мы часто говорили с тобой по телефону, и даже встречались у меня пару раз. Все всегда проходило отлично.
Да, у тебя я не был ни разу, это правда. Но ведь твоя квартира была аж в Барнете. Что поделать, я ведь всего лишь человек.
Из чего вообще состояла твоя жизнь? Как я мог быть так близок к тебе, любить тебя так сильно и так мало знать о твоей жизни? Северо-западный Лондон поглощал тебя вместе с твоими пластиковыми пакетами, а я лишь смутно представлял себе, где ты бываешь, с кем встречаешься, что собираешься делать. До сих пор не знаю, откуда у тебя брались деньги на музыку и книги. И не понимаю, что стало с тобой и с той женщиной, с которой у вас был межеумочный роман.
Мне всегда нравилось то, что твоя и моя сексуальная жизнь никак не влияла на наши отношения. Мы могли целый день резаться в игровые автоматы или спорить до хрипоты, обсуждая фильм какого-нибудь Игрека или Икса, а может быть, комикс, или альбом, или книгу, и лишь под конец, уже расставаясь, кто-нибудь из нас вскользь бросал пару слов о мучениях с очередной зазнобой или, наоборот, о блаженстве достигшей апогея любви.
Наши встречи были нечасты. Иногда мы даже по телефону не говорили неделями, но достаточно было одного звонка, и все снова становилось как прежде.
