— Где твоя мама? — спросил Харольд. — Она в порядке?
— Нет, — ответил Джейкоб.
Харольд по-прежнему целился в Грина и придерживал Джейкоба за своей спиной на тот случай, если Клэренс и остальные парни, сидевшие в грузовиках, решат воспользоваться дробовиками.
— Люсиль? — позвал Харольд.
Харгрейвы и Фред отошли подальше от горевшего дома. Грин прижимал ладони к животу. Харольд пошатывался, словно краб, а Джейкоб прятался за ним, как за щитом.
— Ладно, — сказал старик, когда они отошли от дома. — Я думаю, на этом мы и закончим.
Ружье выпало из рук Харгрейва — не потому, что Харольд бросил его, а из-за чертова кашля, огненного оползня в груди, который, наконец, вырвался на свободу. Что-то похожее на бритвенные лезвия терзали его легкие. Такую сильную боль он никогда еще не испытывал. Перед глазами вновь появились огненные искры. Земля поднялась и ударила его по лицу. Везде сверкали молнии и грохотал гром его кашля. С каждым содроганием тела они разрывали его грудь. Он даже не мог выругаться, хотя ругань была бы единственным пригодным средством, которое заставило бы его почувствовать себя лучше.
Фред поднял ружье с земли и отвел назад затвор, проверяя, был ли патрон в патроннике.
— Ты сам виноват, что так получилось, — сказал он.
— Не трогай мальчика, — прошептал старик. — Пусть он останется чудом.
Смерть смотрела ему в глаза, и Харольд был готов принять ее.
— Я не знаю, почему ваша жена не вернулась, — внезапно сказал Джейкоб.
Харгрейв и Грин посмотрели на него с таким удивлением, словно он только что появился перед ними из воздуха.
— Я помню ее, — продолжил Джейкоб. — Она была очень красивая и могла петь песни.
Лицо восьмилетнего мальчика покраснело под коричневой копной волос.
— Она нравилась мне, — признался он. — И я считал вас очень добрым человеком, мистер Грин. Вы подарили мне на день рождения пневматическое ружье, а она обещала спеть для меня песню.
Зарево, исходившее от горевшего дома, омывало его лицо. Глаза мальчика искрились в красноватом свете.
— Я не знаю, почему она не вернулась, — повторил Джейкоб. — Иногда бывает так, что люди уходят из этого мира навсегда.
Фред сделал вдох и задержал его в легких. Тело Грина напряглось, словно любая новая порция воздуха могла взорвать его — словно этот вдох был последним. Он удерживал его изо всех сил. Затем Фред поперхнулся, с долгим выдохом опустил ружье и заплакал — прямо перед мальчиком, который, по какому-то чуду, вернулся из мертвых и не привел с собой его жену. Грин упал на колени и неуклюже согнулся почти до самой земли.
— Уходи, — прошептал он. — Просто уйди, прошу тебя. Оставь меня в покое, Джейкоб.
До них доносились только звуки горевшего дома; только горький плач Фреда; только хриплые стоны Харольда, с трудом дышавшего под темным столбом дыма и пепла. И этот столб стал таким большим, что напоминал теперь длинную руку, протянутую к небу, как будто кто-то из родителей тянулся к своему ребенку… или муж к жене.
Она смотрела в небо. Луна скрывалась за линией обзора, то ли покидая ее, то ли маня за собой. Трудно было сказать, что и как.
Харольд подошел и встал на колени рядом с ней. Он благодарно вздохнул, увидев, что кровь, впитавшаяся в мягкую землю, не казалась такой красной, какой была на самом деле. В дрожащем зареве пожара ее кровь выглядела темным пятном, которое он мог представить чем-нибудь другим — например, разлившейся краской или куском материи.
Она дышала очень медленно и поверхностно.
— Люсиль? — окликнул ее Харольд.
Его рот почти касался губ жены.
— Где Джейкоб? — прошептала она.
— Он здесь, — ответил старик.
Она кивнула головой. Ее глаза закрылись.
— Не делай этого, — взмолился муж. — Не уходи.
Старик потер ладонями свое лицо, покрытое кровью, грязью и сажей. Он понимал, как плохо выглядел.
— Мама? — позвал Джейкоб.
Ее глаза открылись.
— Да, детка? — прошептала Люсиль.
Ее легкие шипели, как пробитые меха.
— Все будет хорошо, — сказал мальчик.