Фред успел забыть, каким округлым казалось ее лицо. Какими темными были волосы. Какой бесконечно смущенной она выглядела — и как он больше всего на свете любил эту робость. Даже когда они спорили, Мэри всегда оставалась смущенной, как будто мир виделся ей по-другому — как будто она понимала мотивы людей и причины их поступков.
Фред Грин сидел и листал страницы альбома, пытаясь не вспоминать ее чарующий голос и то, как она пела для него, когда ночи были длинными и он не мог заснуть. Его рот открывался и закрывался, словно он хотел сформулировать вопрос, который упрямо не желал выходить наружу. И тогда он наткнулся на фотографию, которая заставила его оцепенеть. Улыбка на лице Мэри не была такой яркой. Смущение сменилось решительностью. Этот снимок был сделан каким-то омытым солнцем вечером незадолго до того, как случился выкидыш.
Та личная трагедия осталась их секретом. Вскоре после того, как доктор сообщил им о ее беременности, все их надежды и мечты разрушились. Однажды ночью Фред проснулся от звуков рыданий, доносившихся из ванной. Мэри оплакивала постигшее их горе.
Он всегда глубоко спал. Его жена часто шутила: «Проще мертвого поднять из могилы, чем разбудить тебя, милый». И теперь он гадал, будила ли она его той ночью? Просила ли о помощи? Конечно, он сделал бы что-то — по крайней мере, вызвал бы доктора. Но как он мог проспать такую беду? Лежал и храпел, словно тупое животное, пока янтарик жизни их ребенка угасал без его любви и тепла.
Они планировали рассказать друзьям о беременности на вечеринке в честь дня ее рождения, до которого оставалось чуть меньше месяца. Но потом в этом не было нужды. Лишь доктор знал о постигшем их несчастье. Единственным признаком трагедии была постоянная тусклость в ее глазах — тусклость, которую он никогда не забудет.
Фред вытащил фотографию из крепежных уголков. Она пахла старым клеем и плесенью. Той ночью, впервые после смерти жены, он плакал, не стесняясь слез.
На следующее утро Грин приехал на лесопилку, но у управляющего не нашлось для него работы. Позже Фред прошелся по своим полям, однако те не требовали его внимания. Поэтому он сел в грузовик и направился к дому Марвина Паркера.
Марвин жил напротив городской школы, где теперь держали «вернувшихся». Он мог сидеть на передней лужайке и наблюдать, как к главным воротам нового лагеря подъезжали автобусы с ожившими мертвецами. И именно этим он занимался по утрам с тех пор, как в Аркадии начались преобразования.
По какой-то непонятной причине Фред чувствовал, что ему необходимо было присоединиться к Марвину. Он сам хотел посмотреть, до чего докатился их мир. Ему не терпелось увидеть лица «вернувшихся».
Иногда казалось, что он искал кого-то среди них.
Харольд сидел на краю кровати в центре бывшего художественного класса миссис Джонсон. Он хотел бы, чтобы у него разболелась спина — это дало бы ему повод для жалоб. Обычно после долгого солидного нытья о болях в спине он лучше размышлял над важными вопросами. Харольд содрогнулся при мысли о том, что случилось бы, не будь он нытиком. Наверное, к этому времени Люсиль уже причислила бы его к лику святых.
Соседняя койка принадлежала Джейкобу. Подушка и одеяло были аккуратно сложены в изголовье. Одеяло сделала Люсиль. На нем изображалось множество ребусов и разноцветных лабиринтов, которые можно было разгадывать до самой ядерной войны. Уголки одеяла совпадали друг с другом. На наволочке не осталось ни одной складки.
Что за опрятный мальчик, подумал Харольд, стараясь вспомнить, было ли так прежде.
— Чарльз?
Харольд вздохнул. В дверном проеме стояла пожилая женщина. Одна из «вернувшихся». Лучи вечернего солнца, проникая в класс через окно, освещали ее фигуру и стену около дверного косяка, украшенную кляксами всех цветов и размеров — наверное, оставшихся от какого-то древнего задания по рисованию. Интенсивно желтые и свирепо красные пятна выглядели намного ярче, чем мог ожидать Харольд, учитывая то, какими старыми они были. Они окружали пожилую женщину разноцветной радугой, наделяя ее атмосферой магии.
— Да? — отозвался Харольд.
— Чарльз, когда мы уезжаем?
— Скоро, — ответил он.
— Чарльз, мы можем опоздать. А я не люблю, когда мы опаздываем. Люди будут обвинять нас в плохих манерах.
— Все нормально. Они подождут.
Харольд встал, потянул уставшие мышцы и медленно направился к старой женщине. Он отвел миссис Стоун к ее койке в углу комнаты. Этой крупной чернокожей женщине было больше восьмидесяти лет. Несмотря на вполне понятную дряхлость, она неплохо заботилась о себе и своей постели. Женщина всегда была чистой, с хорошо уложенной прической. При всей скудности одежды она каким-то образом сохраняла ее в идеальном порядке.
— Нам не о чем беспокоиться, — сказал Харольд. — Мы успеем к самому началу.
— Но мы опаздываем!
— У нас еще много времени.