но мама Уайльд так и не спустилась.
Изола много лет не видела открытого огня – только уголек на кончике сигареты Джеймса. В доме номер тридцать шесть имелся фантастически шикарный камин, но огонь в нем разжигали редко. Изола не разрешала. Слишком боялась.
– Что ты имеешь в виду? Почему боишься? – спрашивал ее тогда отец.
– Потому что, – отвечала ему пятилетняя Изола, выпячивая подбородок и топая крохотной ножкой, – в трубе живет страшный дракон!
– Драконов не существует, – ворчал отец.
– Нет, они настоящие! И огонь зажигать нельзя, потому что драконам нравятся темные тесные места, а если мы его разбудим, он разозлится!
Успокоить ее могла только мама. Она усаживала Изолу к себе на колени и зажигала спичку, поднося ее к кирпичной стене, и оранжевое пламя, словно по волшебству, танцевало на маминой ладони. Пробуждая огонь в камине, мама спокойно объясняла И золе, что в закопченной трубе нет спящих драконов, на чердаке не прячутся чудовища, безобидные тени вовсе не нарочно принимают такие гротескные формы, а под кроватью живут только тапочки.
Но теперь, когда мама загнала себя в ловушку из одеял на втором этаже, пауки заплели камин паутиной, а если Изола внимательно прислушивалась, ей опять начинало казаться, что в трубе кто-то ворочается.
Изола взрослеет
Рождественские каникулы подошли к концу; Эдгар регулярно посылал ей весточки (иногда до отвращения теплые), поддразнивал насчет морозов в Авалоне и делился размытыми фотографиями семейства Алевеллинов. Изола улыбалась, разглядывая снимки с хмурой Порцией, отшелушивающей со лба лоскутки обгорелой кожи, с дешевыми пластмассовыми сувенирами, которых матушка По накупила с десяток, с бесталанными подростковыми граффити на бесценных памятниках древности.
Мертвая девочка больше не показывалась, и Изола задавалась вопросом, связано ли это с отъездом Эдгара. Так или иначе, она чувствовала, что вдали от нее Эдгар в безопасности, и мысль о том, что это она, Изола, чем-то портит Эдгару жизнь, постоянно маячила на задворках сознания.
– Она появилась, когда Эдгар сюда переехал, – сказала Изола, беспокойно выколупывая песчинки из плитки. – Возможно, для него лучше держаться от меня подальше.
– Не забывай, Голубоглазка, – сказал дедушка Ферлонг, сидевший рядом с ней на крыше, – эти создания с расколотыми душами могут быть очень завистливы и ревнивы. Но это не значит, что ты должна отказываться от мастера Ллевеллина. – Внезапно смутившись, он выпустил бирюзовое колечко дыма и пробормотал: – Если захочешь поговорить со мной, ну, знаешь, о мужчинах или о плотской любви…
Изола возмущенно взвизгнула и дернулась, отчего чуть не свалилась с крыши.
– Дедушка! Эдгар просто… То есть, не надо проводить со мной Большой Разговор. Мне шестнадцать с половиной!
– Ты права, Изола, – ворчливо отозвался дедушка Ферлонг, внимательно глядя из-под полей шляпы, как дым улетучивается с Аврора-корт, словно убегая от неловкого разговора. Изола потихоньку выдохнула с облегчением, но тут старик добавил: – Твой папа сам тебе все расскажет, когда ты подрастешь.
В первый учебный день нового семестра Изола раздвинула шторы, и на глаза тут же навернулись слезы от яркого солнца, освещающего мокрые скользкие дороги. Машина Эдгара стояла у дома, и Изола устало улыбнулась, радуясь его возвращению. Поковыляла в ванную, но в коридоре упала, поскользнувшись на лужице вытекшей из-под двери воды.
– Что… О господи, мама, – пробормотала Изола, поднимаясь. От промокшего ковролина пахло сыростью и плесенью. Ручеек воды змеился к лестнице.
Изола распахнула дверь. Яркий электрический свет вновь ее ослепил, но даже сквозь черные точки в глазах она увидела знакомую картину: мама нежится в ванне.
Ее голова свесилась набок, а глаза были плотно закрыты.
– Мама! – завизжала Изола. – Мама! Проснись!
Изола ринулась к ванне, обхватила обнаженное тело мамы и постаралась усадить. Отвела руку и залепила матери пощечину, за которую была вознаграждена вскриком.
– Ай, Зола! – пискнула мама, отворачивая лицо с расплывающимся красным пятном и постепенно приходя в себя.
– Мама! – Словно холодные пальцы сжимали сердце Изолы, выдавливая жизнь из спящей там крохотной красной птички. Вместо облегчения Изолу захлестнула буйная ярость. – Что ты, черт возьми, творишь? – закричала она. – Ты тут всю ночь просидела? Ты же могла утонуть! О чем ты думала?
– Не смей так со мной говорить! – заплетающимся языком пробормотала мама Уайльд, и ее ресницы захлопали, как крылья бабочки. – Я – твоя мать.
– Так веди себя как мать! Господи, мама, да что с тобой такое?
Изола нагнулась и выдернула затычку из слива. Вода начала уходить.
– Ночью решила полежать в ванне и, должно быть, уснула…
– Не хочу этого слышать! – Изола по-детски заткнула пальцами уши, а сердце сжалось еще сильнее. Страх прошел, с мамой все нормально, но почему с
