переставая гладить кролика по голове, словно ему все еще требовалось утешение, где бы он ни был.
Изола изучила орудие убийства. Струна для мандолины.
Изола похоронила кролика в яме, оставшейся от выкорчеванной сливы, и ничего не сказала братьям.
Девочки и единороги
Лежа в постели, Изола перечитывала «Леди из племени единорогов» в красноватом свете бра. Новое окно было крепко заперто на две щеколды. В комнату вошла мама Уайльд. Выглядела она немногим лучше, чем слива в свои последние деньки. Отчего-то она похудела, и щеки ее напоминали неглубокие могилы.
– Что читаешь? – спросила мама, хотя совершенно точно знала ответ. Изола не расставалась с этой книгой, и из-за темного переплета и золотого обреза ее было сложно спутать с любой другой.
– «Басни и сказки Лилео Пардье», – заученно протараторила Изола, и мама с расстроенным видом прикусила нижнюю губу.
– Пора бы тебе от нее отдохнуть, – пробормотала она, обеспокоенно почесывая свои веснушки. – Подобное безумие заразно.
Изола приподняла бровь. Мама заговорила совсем как отец в очередном припадке по поводу «этих чертовых сказок!».
– К счастью, у меня иммунитет. – Изола подвинулась, и мама забралась к ней под одеяло, обвив дочь руками, ногами и волосами.
Была одна история в книге Пардье, которую Изола терпеть не могла. «Королева росомах» – целый трактат о матерях и дочерях, где на каждой странице, а то и в каждом абзаце все заканчивалось плохо, снова и снова. Мама говорила, что Пардье сочинила эту сказку, когда у нее случился «голубой» период творчества – совсем как у Пикассо. На страницах сказки женщины кромсали друг друга на лоскуты и ленты. Изола ненавидела эту историю, и во многом потому, что та была единственной, которую ей пришлось читать самой: мама никогда не рассказывала «Королеву росомах» перед сном. Может быть, если снять с этой сказки ностальгический флер, она оказалась бы всего лишь горьким любовным письмом, которое одна француженка когда-то написала другой, но у Изолы от «Королевы росомах» начинался зуд. Иногда она и сама злилась на маму, но ненавидеть ее? Изоле такое бы и в голову не пришло. Она жалела тех, кто не любит своих матерей. Не иметь матери – это все равно что потерять всех шестерых братьев одновременно. Кто тогда будет о нас заботиться?
– Не хочу, чтобы ты ходила в этот лес, – прошептала мама.
У Изолы в горле встал ком. Значит, мама тоже почувствовала неладное: зло за окном, девочка во тьме.
– Просто у меня плохое предчувствие, – встревоженно продолжала мама. – Сейчас там небезопасно. Прошу тебя, Зола.
Изола пообещала не ходить в лес, обняла маму и укачала.
Когда-то все было по-другому. Словно близнецы, они чувствовали боль друг друга и видели одинаковые бессмысленные сны. Мама плакала, когда Изоле делали укол или когда она обдирала коленку, а порой даже чувствовала боль дочери заранее, до того, как что-то случится.
Но все это осталось в прошлом. Если Изола падала и приходила домой показать маме пропитанные кровью чулки, мама больше не поджидала у окна, нервно сжимая собственное колено, а лежала в кровати или в ванне, наполненной пеной.
Иногда она плакала, но эти слезы не имели к Изоле никакого отношения.
Окровавленные коленки и исколотые вены стали обыденностью: их заслонила другая, слишком сильная боль. Даже теперь, лежа под пуховым одеялом, Изола чувствовала, как кровать покачивается, словно палуба корабля, пока мама зарывается в матрас, уходя в себя.
– Расскажи мне сказку, – хрипло говорит мама, и Изола заводит историю, но не сказку Пардье, братьев Гримм, Андерсена или Перро, а новую, авторства Изолы Уайльд, в которой присутствуют испанские щеголи, жестокие моряки и парни, названные в честь шекспировских героев. Жужжит прялка, а Изола с мамой смотрят в потолок, пока цветные нити сплетаются в единый гобелен слов, и выдуманная вселенная впервые оживает на глазах.
– Пап, сможешь сегодня отвезти меня в школу? Отец выбирает хлебные крошки из русой бороды.
– Тебе же нравится гулять по лесу.
– Не сейчас. Мне там страшно. Кроме того, и мама, и Але… – Изола зажала рот рукой, но было уже поздно.
Отец нахмурил брови, и из его глаз ушла вся теплота. Подбородок выпятился вперед, и кустистая борода заколыхалась.
– Что я тебе говорил, Изола? – взревел папа Уайльд. – Ты уже слишком взрослая для воображаемых друзей!
Часть III
Невеста и мрачняк
Всякая утонченная красота… всегда имеет в своих пропорциях какую-то странность.
Смерть ходит с кудрями
Изола ни на секунду не оставалась одна. Братья-принцы сменяли караул по часам. Те, кто не сторожил Изолу, искали следы дедушки Ферлонга, но никто из Детей Нимуэ не видал его, не слышал перебора струн мандолины и не улавливал в воздухе ароматного дыма трубки.
Изолу по-прежнему окружала смерть.
Когда ей было девять, Уайльды поехали в Лондон к новому доктору – новой надежде. Они проезжали мимо дома, где поэтесса Сильвия Плат когда-то заткнула мокрыми полотенцами щели под дверьми, чтобы до ее спящих детей не добрались невидимые щупальца газа из духовки. Чтобы до них не
