Слова Изолы потонули в криках болельщиков, но Зайчик ее услышал. Он поерзал, чтобы посмотреть на происходящее сквозь зачесанную вверх челку.
– Что?
Ярко-красное облако двигалось вслед за пловцами.
– Похоже на кровь, – непонимающе подумала вслух Изола. Неужели кто-то ударился головой о стенку?
А затем кровь свернулась и поднялась к поверхности – разумное существо.
– Нет, – выдохнула Изола.
– Что?
– Кристобелль.
– Слушай сюда, – настойчиво произнес Зайчик. – Солаваль в безопасности. Русалка не причинит ей вреда. Не здесь.
Но Русалка с пляжа Кровавой Жемчужины направлялась к Лозе.
Изола еще не пошевелилась, но Зайчик находился слишком близко к ее возбужденному мозгу: он почувствовал, как вращаются шестеренки и принимается решение.
– Нет! – завизжал он, когда Изола вскочила и с разбегу прыгнула в бассейн.
Крики толпы под водой воспринимались словно белый шум, будто треск волн между радиостанциями, шипение в небе между ударами молний. С крепко зажмуренными глазами Изола погрузилась на дно. Когда она их открыла, на нее смотрело прекрасное лицо.
Русалка улыбнулась Изоле. Вокруг их голов в воде плавали облака волос: одно – красное, как Марс, другое – белое, как Луна.
Кристобелль глянула в дальний конец бассейна, где Лоза уже выигрывала сама у себя состязание, и Изола сжала руку русалки, в отчаянии качая головой.
В коже Кристобелль не было ни одного пузырька воздуха.
Изола хотела спросить: «Кристобелль, что она с тобой сделала?», но на ее лице читались лишь ненависть к Флоренс за этого двойника-русалку и злость на лесную ведьму за разрушенные жизни двух девочек.
Кристобелль взяла свободную руку Изолы, легко удерживая пленницу на дне бассейна. Ее волосы начали оплетаться вокруг Изолы, кандалами сковывая ее руки. Одна прядь ласково скользнула по лицу.
Кристобелль ухмыльнулась – оскал синего под водой частокола зубов, – и Изола почувствовала, как что-то сдавливает шею. Она уже не могла думать ни о чем другом, кроме неминуемой смерти. «Ну, хотя бы Лоза цела», – промелькнула в голове мысль. Русалка подняла руки – вместо ракушечных ногтей из ее пальцев торчали черные рыболовные крючки. Красная мушка на щеке, казалось, приобрела очертания полумесяца.
Они стояли нос к носу, и Изола больше не пыталась вырваться. Похожие на водоросли волосы все туже обхватывали ее шею, но как только Кристобелль поднесла пальцы-крючки к правому глазу Изолы, Зайчик пулей выскочил из копны волос подзащитной, разинув пасть в немом реве. Черные когти устремились к кровавокрасному мрамору единственного глаза Кристобелль.
Русалка завизжала, и Изола вмиг оказалась свободной от ее коварных локонов. Кристобелль отвернулась, но Зайчик успел проткнуть когтем родинку на ее щеке – след от крючка ее любимого моряка. Кристобелль снова закричала и рассыпалась на обжигающе-горячие пузырьки, а горгуль обмяк. Изола потянулась за ним, и тут чьи-то руки обхватили ее за талию.
Внезапно она словно пушечное ядро устремилась к поверхности, рассекая разделяющую миры воду с воплем идущего по родовым путям младенца. Затем до нее донеслись перепуганные крики монахинь и школьниц, а ее спасительница, запыхавшаяся Лоза, прокричала ей на ухо:
– Я могла бы побить личный рекорд, идиотка!
Изола отчаянно цеплялась за подругу. Куда же подевался ее защитник? Невольно потянувшись к кольцу на шее, она нащупала горгуля, свернувшегося у нее на груди прямо над сердцем.
Она подняла глаза на обеспокоенные лица вокруг. Прислушалась к себе и хрипло вдохнула воздух перетруженными легкими.
Сердце выстукивало соло громче, чем когда-либо.
Слабости
Зайчик ослаб, но не умер. Вынырнув, он принялся чихать и сыпать оскорблениями, но Изола шикнула на него и всю дорогу домой несла пострадавшего на руках, поглаживая мягкую шерстку и подрагивающие усики. Задев переднюю лапу горгуля, Изола поняла, почему вода причиняла ему вред.
Как и у настоящих горгулий, его маленькое тельце постепенно превращалось в камень.
Объедки. Изола выкопала спрятанную на клумбе фиолетовую фею, разорвала ее на части и принялась совать кусочки в пасть горгуля. Тот кашлял и давился, но проглотил все, а потом Изола отнесла его на чердак, обернула старыми детскими одеяльцами и села в кресло-качалку, не спуская больного с рук.
– Попрощайся с мальчиком, – прошептал Зайчик, пока они качались в тусклом свете солнца, проникающем сквозь запыленное чердачное окно.
