– Название 'Сад Любви' узаконено Абаром.- Шепнула мне сзади подкравшаяся Винитта. Я оглянулся – она тоже была совершенно нагой, но далеко не столь пунцовой, как Саира: видимо, преподавателю физкультуры приобщение 'свободному обществу' своих студентов далось гораздо проще, чем её 'академической' подруге.- И теперь Ваш внешний вид, молодой человек…- она язвительно разглядывала мои плавки,- является здесь противоречащим уставу…- Издевательски развела руками она. Саира прыснула. Внимательно глядя в глаза Винните, я стал медленно стягивать плавки. Она зарделась.
– Медленнее, ещё медленнее…- Похоже, чтобы скрыть смущение, стала язвить она.- Стриптиз должен происходить постепенно – с чувством, с толком…
– Перестань…- Смущённо попросила подругу Саира.
– А чего он юродствует?- Не отрывая свой взгляд от моего, продолжала играть Винитта.- Нет, чтоб мигом: раз – и всё. Совратитель…- Со смаком добавила она, и я так и не понял, чего в её голосе было больше: желания просто почесать язык или… желания.
…Нельзя сказать, что к нововведениям в Саду Любви я привык быстро: первое время возбуждение, связанное с обнажением, часто давало о себе знать, создавая, скажем так… не совсем удобные ситуации. Даже в бане с этим было как-то проще, помнится: к утру я уже ко всему привык и практически успокоился. Там было комфортно и, в большинстве своём, совершенно не эротично. Здесь же, видимо… солнце, зелень, природа, обилие молодёжи, не слишком утруждающей себя скрыванием знаков внимания, оказываемых друг к другу… создавали какой-то 'эротический фон'. Чтобы привыкнуть к нему, требовалось время. А пока я то и дело попадал в неловкие ситуации, связанные со сложностями контроля над моим естеством… Надо отметить, что свидетельницы или невольные участницы таких ситуаций, к чести их, ни разу не повели себя настолько неосторожно, чтобы усугубить моё и без того сложное положение: они всегда оставались внешне безразличны – то ли делая вид, что не заметили моего состояния – дескать, ну, просто не обратили внимания; то ли – когда 'не заметить' этого было уже невозможно – всем своим видом демонстрировали естественность происходящего: дескать, а что же здесь такого? Но… всякий раз мне почему-то казалось, что на самом деле происходящее им откровенно нравится: уж больно много застенчиво-любующихся 'взглядов украдкой' пришлось мне перехватить…
Лёгкий флирт в Саду стал нормой. Очень лёгкий – без малейших намёков на личности – проскакивал даже в адрес преподавателей. Но всякий раз это было достаточно тонко, чтобы та же Саира, улыбаясь, лишь бросила 'недовольный' взгляд на 'зарвавшегося' студента, а тот, прикидываясь непонимающим, мог своим видом как бы спросить: 'а что такого я произнёс? Разве я что-то имел в виду? Показалось; безусловно – показалось…'. При этом я ни разу не слышал, чтобы как-то обыгрывались хотя бы потенциальные возможности 'игр' между преподавателями и студентами – как будто кто-то (может, само воспитание этих людей?) установил на это непререкаемое 'табу'. Приятно было отмечать отсутствие наглости в таких подколках и чётко соблюдаемый 'запас дистанции': так, никто не мог позволить себе не только сальности, но и – даже – необоснованных намёков. Никто не мог затронуть зарождающиеся у кого-то чувства. Видимо, высшая школа всё же в какой-то степени предопределяет возможные реакции воспитанной ею среды…
В Саду стало комфортно. Раньше как-то получалось, что обнажение – удел студенток. Позже – студентов. Теперь, после фактического узаконивания здесь Абаром этой 'формы одежды', она стала всеобщей. Надо сказать, что некоторые из приглашённых теперь перестали здесь появляться. Но не все из них исчезли навсегда: иные, спустя время, вернулись, чтобы несмело, нерешительно, с опаской испробовать это новое для себя амплуа. Когда же очередной 'разведчик' принёс весть о том, что где-то 'в глубине сада' он 'застукал' своего любимого ректора за любовными утехами с ректоршей – толпа тихо неистовствовала, торжествуя: дескать, теперь – всё: наша взяла! 'Зарождается новое общество' – Даже прокомментировал кто-то. 'С естественной психикой и неизвращённой моралью'… – Ухмыльнулся другой. Толпа, несмело исподлобья переглядываясь, выражала единодушное одобрение.
Как-то я сумел разговорить уже переставшую меня стесняться Саиру и она поведала мне тот давний разговор с президентом, когда тот, сопоставив, видимо, услышанное о том скандальном происшествии от меня и от неё, принял решение о закрытии территории сада и об узаконивании названия 'Сад Любви'. Теперь сюда могли попасть только те, кто разделял взгляды его 'основателей и поддержателей', как именовали себя студенты. О том, кто в давние времена на самом деле основал этот сад, было давно забыто… А, проходя по аллеям летнего сада, уже можно было лицезреть с той или иной стороны то загорающих без тени одежды и смущения жительниц близлежащих домов, то целующиеся парочки, 'в соответствии с уставом сада' не обременённые одеждой. Иные, теряя контроль над собой, срывались и в более откровенные занятия – и вскоре студенты подняли вопрос о том, насколько допустимо приглашать сюда просто людей с улицы. Встал также и другой вопрос: иные семьи приходят загорать с детьми, совершенно не рассчитывая увидеть или услышать совокупляющуюся поблизости парочку. Такие столкновения интересов, происходя всё чаще и чаще, в конце концов побудили Саиру заговорить о выработке устава, жёстко регламентирующего нормы поведения в саду. На собрании присутствовали большинство 'взрослых' посетителей, но никто не гнал и студентов, расположившихся за спинами 'обсуждателей' и внимательно прислушивавшихся к происходящему, не решаясь 'войти в круг'.
Говорили долго – и, большей частью, бестолково. Но решение было принято, на мой взгляд, вполне разумное – во многом, как мне кажется, благодаря Борену, создавшему большую часть здравых формулировок, положенных собранием в основу Устава. Так, сад был поделён на четыре направления – от центра к его углам. Каждое направление соответствовало строгим, выработанным для него, нормам поведения, принятым для территории этого направления. Так, весь квадрат, примыкающий к центральному входу, относился к зоне, где запрещались всякие проявления сексуальности – то есть единственным отличием норм 'этих мест' от норм, принятых 'на улице', было обнажение.
По мере отклонения от этого направления нравы становились всё более вольными, постепенно переходя к допустимости любых действий – лишь бы ни одна из сторон не навязывала их другой стороне. Единодушно было запрещено проявление на территории сада всех видов сексуальных извращений. Помнится, Борен, когда кто-то нерешительно поднял вопрос о запрете подобного в саду, очень охотно его поддержал:
– Знаете… Это место названо 'Сад Любви'. Так пусть он таким и будет. Любовь, как животворящая сила природы, как чудо продолжения рода – пусть живёт здесь, даря радость и надежду всем нам. И да пребудет с нами Творец, сказавший однажды: 'Плодитесь и размножайтесь'. Мы будем делать это. Мы будем стараться делать это красиво – в надежде, что красота спасёт-таки мир. Но… Если есть некто, кто имеет другие взгляды… на эти вещи…- Он поморщился.- То мне кажется… Что на них природа уже как бы поставила крест, отчаявшись. Она как будто сказала им: 'Достали! Вы больше не воспроизводитесь. Всё'. – То есть – её терпение лопнуло. Когда и почему – мне неведомо и думать я об этом не хочу. Как не хочу и видеть извращенцев вокруг себя. То есть – я отношусь к ним нормально. Пока они не пытаются доказывать, что имеют равные со мной права на воспроизводство или – что они чуть ли не лучше меня. Я не хочу с ними спорить об этом, ибо считаю такой спор бессмысленным и бесполезным. Это – их личное дело и пусть они решают свои проблемы так, как им нравится – лишь бы не трогали при этом меня. И не пытались перевирать природу, которая свой выбор в отношении их, повторюсь, уже сделала.- Как-то неприязненно махнув рукой, закончил Борен и сел.
– Если хотят – пусть делают свой Сад.- Философски заметил кто-то.- На планете места вдоволь…- Народ, облегчённо улыбаясь, переглядывался: многим этот вопрос казался болезненным, особенно – в свете модной теперь 'терпимости' к подобным явлениям, быстро переходящей в культ. Борен, казалось, всё расставил на свои места: хотят – пусть живут. Но – так, чтобы нас не трогать. Если природа даст им выжить – значит, они были правы.
…Борен был жёсток, но справедлив. По-моему.
Собрание закончилось поздно вечером, а на следующее утро уже был готов устав. Он, вкратце, гласил, что никто не может прийти сюда просто так: всякий должен быть здесь желанным гостем, приглашённым кем-то из посетителей и одобренным остальными. Для тех, кто никого здесь не знает, предлагалась процедура изучения устава и, в случае совпадения взглядов, 'временное членство в клубе'. На месяц-два. Чтобы было время осмотреться, понять… Практика оказалась удачной. Но Сад быстро становился другим: эротические мероприятия постепенно ушли на удалённые от входа территории, а здесь расположились, в
