прочесть лекцию о свойствах «кротовин». На «отрицательной плотности энергии» его перебивали, и «квантовая гравитация» терялась в общем шуме, сходя на нет. За подобный спектакль Луис Пераль-старший уволил бы всю труппу без выходного пособия. Нет, Якатля оставил бы: дикарь счастливо ухмылялся, любуясь долиной. Рой исчез, растворился в море листвы цвета винной бутылки, но маэстро сердцем чуял: там он, дружище, никуда не делся. Ждет, наблюдает, готов прикрыть в случае чего. Не это ли прикрытие имел в виду мар Яффе, большой знаток вероятностей?
– Диего! А ты что молчишь?
Бездарность из бездарностей, худший актер театра, маэстро изо всех сил старался не сфальшивить, но понимал, что фальшь неизбежна. Отвращение, вздохнул он. Вот что я чувствую: острое, до тошноты, отвращение к самому себе.
– Да я и сам…
– Что ты сам?!
– Ничего не понял. Кстати, где мы? Кто-нибудь в курсе?
Пробус только и ждал вопроса маэстро. Он привстал на стременах, картинно обозрел окрестности из-под козырька ладони:
– Друзья! Друзья мои!
– Ну? – подыграл рыжий.
– Провалиться мне на месте! Это же Хиззац!
– Ну да?!
– Точно! Вот ведь повезло!
Диего всерьез испугался, что земля – или что тут вместо нее? – и впрямь разверзнется и поглотит Пробуса без следа. На их счастье, Вселенная приняла ложь помпилианца с отменным безразличием. Зато из Карни вышел зритель на славу: доверчивый и простодушный. Она вытянула шею, глядя туда, куда указывал координатор:
– Хиззац? Где?
– Да вот же он! Видите, дорогуша?
– Но там пустошь! А за ней какой-то горб…
– Этот горб и есть Хиззац.
– Но ведь Хиззац – это планета!
– Мы с вами под
– Галлюцинативный комплекс?
– Умница! Я горд знакомством с вами!
– А вот я как съезжу вас по физиономии! Будете знать, как насмехаться!
– Я? Над вами? И в мыслях не держал…
– А можно мне… Ой!
– Что с тобой?!
Повинуясь приказу бедер и коленей наездника, жеребец Диего прянул вперед. Оказавшись вплотную к замершей в седле Карни, маэстро схватил девушку за руку, словно опасаясь, что дочь маркиза де Кастельбро вот-вот исчезнет.
По правде сказать, именно этого он и страшился.
Перед Диего распахнулся космос. Центральная звезда системы истекала животворным теплом, ее лучи пронизывали коллант насквозь. Что-то задерживалось, копилось, наполняя волновое тело силой: упругой, бурлящей. Бело-голубой шар Сеченя обрел новые оттенки – золота и изумруда; планета, стыдливая танцовщица, куталась в кисею атмосферной дымки. Товарки Сеченя, кружась деликатным кордебалетом, походили на шары из прессованного угля с редкими блестками слюды. В системе закручивались, пересекались, накладывались друг на друга эфирные эманации, заполняя собой все видимое пространство без остатка. Маэстро смотрел, как зачарованный, пока с опозданием не осознал: Карни видит то же самое! Ей не потребовалось касаться спутников-коллантариев: она захотела – и увидела. Душа и плоть, всплыли в памяти слова профессора. В большом теле они едины. Значит ли это… Желание и воплощение, мысль и действие – неужели здесь они тоже одно целое? Не в этом ли суть жизни флуктуаций? В едином
– Я научилась! Я умею! Сама!
Будь девушка не в седле, она бы запрыгала от восторга. Дон Леон, вспомнил маэстро. Слеза на щеке учителя. Влага на моей щеке. Давно и сейчас: единый миг. Он смахнул предательскую слезу, пока Карни не увидела. Непосредственность ребенка, переменчивость весенней погоды, восхищение, порыв…
