Общество Сани Мергеля вообще не располагало посторонних к веселью. Полукругом, на корточках, расположились Мергелевы бойцы, ближний круг – Акула, Бритый, Болт, Указка.
– В мастерской задержался, – сказал Ярослав. – Срочный заказ.
– А. Рабочая кость, – сказал Саня, почесал голое колено. – Поднял немного на Армене, да?
Ярик неопределенно пожал плечами. Может, заработал, может, нет.
– Ты, Ярик, пацан правильный, все сам знаешь.
Конечно, он знает. Вся Федотовка знает Саню Мергеля. Мергель – это камень такой, слоистый. Из него все окрестные горы сложены. Заводы вгрызаются в горы, скребут по скальному нутру, строительный раствор делают. Камень серо-желтый, рассыпается на тонкие пластинки, если молотком ударить. Саня колол такие булыжники ладонью.
– Я пустой сегодня, – сказал Ярик. – Армен на мамкин пластик зарплату сбрасывает. Могу с проездного слить.
Саня благосклонно кивнул, Акула, низенький, крепкий парень, поднялся, лениво принял потертый пластиковый прямоугольник, приложил к своему умнику. Скривился.
– У него тут триста рублей.
Саня задумчиво отхлебнул пива. Запрет на прилюдное распитие его особо не волновал.
– И те на проезд, не снять, да?
Акула кивнул.
– А когда Армен на пластик перешел? – задумался Саня. – Он же всю жизнь с наликом работает. Все проводки по пластику налоговая срисует в миг.
Акула хмыкнул:
– Армена за жопу возьмут сразу, за левак.
– Вот и я про тоже, – продолжал Саня. Он сделал еще глоток, разглядывая Ярослава. – А тут заказ, срочный, ночной. Ему тоже небось не с руки светиться. Не складывается, Ярик.
Ярослав пожал плечами.
– Почем я знаю, как заказчик с Арменом рассчитывается?
Саня перевел глаза на Акулу. Тот почесал щеку, шагнул к Ярику – почти вплотную. От Акулы несло пивом и сладкодымом, на губах у него белел серебристый налет – верный признак, что перекурил.
Зрачки у Акулы были узкие, как острие иголки.
Он неторопливо охлопал Ярика, улыбнулся и вытянул из заднего кармана пятиалтынник. Аккуратно вложил в нагрудный карман Ярославу его проездной.
– Опа! – Акула продемонстрировал смятую купюру Мергелю.
– Нехорошо, Ярик, – вздохнул Саня. – Я с тобой, как с человеком, а ты без уважения. Нехорошо.
Ярославу стало тоскливо и тошно. Надо молчать. Черт с ними, он еще поднимет, машины каждый день бьются, но Ярик уже расписал этот пятиалтынник, уже прикинул – матери хватит на два приема в ж/д-лечебнице, там хороший глазник. И ему еще останется.
Молчи…
– Еще раз скрысятничаешь, плохо будет, – предупредил Саня. – А сейчас вали. Мама ждет.
Спину Ярику пробрало холодом – будто началась бора, ударила с хребта, пробила его навылет, каждую клеточку тела.
– Много взял, – хрипло сказал он.
Саня поставил бутылку, встал.
Глаза у Мергеля были спокойные. Совсем не злые.
В животе у Ярика взорвалась бомба, он согнулся, зашелся в сиплом хрипе. В глазах метались вспышки-чайки, пыльный подорожник дрожал под ногами. Ярослав тупо смотрел на него, и внутри все дрожало вместе с его палочками-соцветиями.
– В другой раз убью, – сказал Саня и вернулся на стул.
Ярик продышался, отплевался. С трудом выпрямился: Саня не смотрел на него. Никто на него не смотрел, словно его вычеркнули из людей, выключили из круга восприятия. Ярослав испарился, стал пустым местом. Ярик качнулся, исчез в темноте – прочь от фонаря, от магазина, вверх по Котовского, сквозь черный теплый воздух, стоячий, как вода в пруду.
Внутри бродила и никак не могла утихнуть бора, обжигала холодом сердце. За его спиной над Колдун-горой разгоралось марево северного сияния.
Глава восемнадцатая
Сенокосова разбудил входящий. Он впотьмах нашарил пуговицу беспроводника, вдел в ухо.
– Олег Геннадьевич, нештатная! – нехороший был голос у Паши. – Вторая ступень. Я машину уже выслал за вами.
– Твою ж мать. – Сенокосов выскочил из постели, промахнулся мимо тапочек, плюнул и взялся за штаны. – Что?!
