она смотрит тобой на этот мир. Черные цветы расцветают в темноте, и они делают темноту еще чернее. А потом – как молнии, только они лупят снизу вверх, в темноту, сотни, тысячи молний, и каждая из них бьет из человека. Мы все создаем эту бездну, там все, что придумало человечество за тысячи лет, все образы и идеи, там дышит миф, там ворочаются тени забытых богов. Куда мы лезем со своими позитивисткими мозгами, Олег Геннадьевич? Мы давно разучились верить собственной природе…
– Я скажу медикам, чтобы вам успокоительное назначили, – сказал Сенокосов и вышел.
Цветков швырнул подушку в Лагутенко, тот поймал, с недоумением на нее уставился.
– Слыхал, бесплатно закайфуем.
– Может, не надо было… так? Можно же было объяснить…
– Нет никакой разницы «как», Андрюша, – вздохнул Цветков. – Все равно нас не поймут, мы с тобой ценные подопытные кролики. Я, скажем, вислоухий, а ты ангорский. Кто будет слушать кроликов?
Глава двадцать четвертая
Федя сам не понял, как это произошло в школе. Вчерашние покатушки на Керченском мосту совсем из колеи выбили. Рашид, стервец, подрезал, Федя не удержал машину и пропахал отбойник левым боком. Пришлось срочно пилить в Суджук, а там Армен, гад. Почуял, что наварить сможет, выпотрошил начисто, весь нал выгреб, Федя еще и должен остался. Но Армен потерпит, он знает, скотина жадная, что Веселовский всегда долги отдает. Главное, что папа ничего не просек, Федя загнал тачку в гараж в полпервого, отец уже спал. Машина была как конфетка, Армен свое дело знает.
Утром, конечно, Феде влетело за полуночные разъезды, но это ничего, к папиным взрывам в духе «дармоед, сколько я тебя еще содержать буду» Федя давно привык.
Иногда его подмывало сказать – «сколько надо, столько и будешь», но Федя любил риск, а не самоубийство. Все обошлось, как и всегда, он опять всех объехал, обошел на повороте, а с Рашидом он поквитается на следующих покатушках.
Машка на его вызовы не отвечала, прислала сообщение, что сама доедет до школы, и чтобы «господин Веселовский не трудился ее забирать». Такое с Марией Петровной случалось примерно раз в месяц, это надо было просто переждать, ну, и изобразить символическое раскаяние. Искупить вину в «Медовике», например, клубничным мороженым.
Так что в гимназию Федя явился уже с готовым планом действий, какового и придерживался, пока не увидел Улиту.
Что было дальше, Федя помнил смутно. Мир стал плоским, размытым, как задний фон на снимке, а в фокусе расцветала она. Холодные белые руки, невероятно длинные пальцы, хрупкие плечи, которые хотелось обнять и больше не отпускать. У-ли-та, имя как синяя роза, в центре которой сверкало золотое зерно. Она вела его, как в пляске, за собой, и Федя шел, нет, летел вместе с ней.
Рядом кружились и другие, он с раздражением и злостью смотрел на Артема – вечно этот толстяк путается под ногами, Федя хотел прижать его в углу, объяснить, где его место, унылого дольщика…
Нет, качнула головой Улита, и злость исчезла без следа.
Маша засыпала светоплат сообщениями, потом, кажется, подошла, но он совершенно не помнил, что ей сказал. Мурашки волнами накатывали изнутри, Феде казалось, что он взлетает, как в смотрилищной картине, все с одной стороны полотна, а он – с другой, не с ними. Внутри была лютая, бешеная радость, острое счастье быть рядом с Улитой и еще что-то, чему Федя не помнил названия, наверное, стыд, да, стыд его колол тупой иглой, пока он не посмотрел в Улитины глаза, и стыд исчез.
Феде Веселовскому стало легко и ясно, потому что так и должно быть, он должен быть рядом с Улитой, потому что это правильно.
Он распахнул дверцу машины.
– Садись, ты же на Шестом ряду живешь?
Улита покачала головой.
– Я лучше сама.
– Вот еще, в возке будешь трястись! – воскликнул Федя. Он облизал губы и ласково, легко коснулся ее плеч, подталкивая к сиденью. Сердце взорвалось, ее коса сверкала перед глазами. Улита помедлила и села в машину.
– Сейчас долетим! – Федя запрыгнул за руль, посмотрел на нее дурными, совершенно счастливыми глазами и нажал на газ.
– Обалдеть, – сказала Катя. Она стояла под тенью каштана на газоне и наблюдала за происходящим – как, собственно, и весь остальной гимнасий. Сказать, что все были в потрясении – сильно преуменьшить. В этот понедельник мир перевернулся, и Локотькова страсть как хотела это с кем-нибудь обсудить. Она огляделась вокруг и с удивлением поняла, что ищет Ярцева.
«Вот еще, нужны мне всякие москвичи», – подумала девушка.
Последние две недели они и так слишком много общались, надо перерыв взять.
Лучше забежать на рынок, купить хоть что-нибудь – дома шаром покати, а она на сочинениях три алтына наколотила, и еще два заказа наклевываются. Марфа Александровна это сочинение удачно придумала. Правда, пришлось полночи сидеть, но этого того стоило. Решено, сначала на рынок, купит там заодно и фруктов каких-нибудь, и к Жанке. Она упадет от таких новостей. Ну, и надо бы узнать, как у нее дела, как отличник Мацуев воспринял новость, что
