– А что я хотел сказать?
– Не знаю, – ответил я твердо, – но в присутствии ее высочества такое даже думать неприлично!..
Принцесса посмотрела на Фицроя с опаской.
– Глерд… а что вы такое подумали?
– Я не подумал, – пробормотал несчастный Фицрой, – я не знаю, что они на меня клевещут… обрадовались, ваше высочество, они меня обижают!
Она посмотрела на меня и Рундельштотта с укором.
– Вы зачем его обижаете?
– А так просто, – пояснил я, – это мы ему даем сдачи. Принцесса, попробуйте вот это крылышко. Или ребрышко, я не антрополог, но если вкусно, то понимаю, хоть и не сразу. Хорошо спалось?
– Очень уютно, – сообщила она щебечуще. – Никогда не думала, что может быть так уютно. Как у мамы в руках, когда была совсем маленькой и счастливой.
Лицо Фицроя становилось то счастливым, то несчастным, минуя середину, а я сказал утешающе:
– Вы будете счастливы, ваше высочество! Кто, как не вы, больше достоин счастья? Даже Фицрой не спорит…
Фицрой бросил на меня убийственный взгляд, впервые ему кусок в горло не лез, а встречаясь взглядом с принцессой, он бледнел, краснел, даже багровел, один раз, как мне показалось, даже покрылся пятнами, как диковинный зверь карабула, вздрагивал и тыкал куском мяса мимо рта.
Я похлопал в ладони.
– Все-все, заканчиваем!.. Хоть в трудное и суровое предвоенное время, но пикник удался, несмотря на сгущающиеся тучи всеобщего озверения и мужества. Однако не забываем, как бы ни хотелось, о нашей задаче доставить ее высочество как можно быстрее в ее лоно, что есть лоно ее старшей сестры. Несмотря на!
Рундельштотт произнес с тяжелым вздохом:
– Зайцев спасают быстрые ноги.
– Там, – закончил я, – в тепле и уюте, наша принцесса будет в безопасности. Уверен, ее величество, я говорю о королеве, хрен отпустит ее больше ко всяким непонятным тетушкам. У королев не бывает тетушек! Не должно быть и у принцесс. Так, на всякий государственный случай.
Понсоменер подхватился.
– Оседлаю коней.
Рундельштотт медленно встал, опираясь обеими руками на посох. Как я заметил, он и спал с ним, обхватив обеими руками и счастливо чувствуя накопленную в нем темную энергию.
Понсоменер бегом привел коней, уже оседланных и вроде бы сытых, Фицрой, все еще несколько горбясь, взобрался в седло и протянул руку принцессе.
Я подхватил ее легкое тельце и помог устроиться за ним, она тут же обхватила его обеими руками и счастливо прижалась к спине всем телом, в том числе и грудью. Фицрой дернулся, словно всего с головы до ног пронзила сладкая боль. На лице быстро появилось странное выражение растерянности и счастья.
Я вскочил в седло, оглядел всех придирчиво.
– Не отставать и не отвлекаться! Пока там не спохватились, нужно удалиться как можно дальше.
Рундельштотт сказал с надеждой в голосе:
– Если повезет, въедем в Санпринг раньше, чем в Уламрии обнаружат. Вы знаете, там когда-нибудь да обнаружат!
Фицрой даже не хихикнул, я видел как все его внимание сосредоточилось на седоке сзади. Сейчас с отважного глерда можно стащить сапоги или снять рубашку, не заметит, все старается почувствовать, что еще можно сделать для принцессы, чтобы была счастлива.
По мне так она и сейчас не смотрится несчастной, но Фицрой, понятно, все равно будет из кожи лезть, его самого такое истовое служение делает счастливее.
Почти весь второй день бегства из Уламрии ехали по дорогам и тропам, никому не показываясь, хотя, конечно, трижды попадались навстречу подводы, и дважды мы сами почти нагнали мужиков на телеге, но всякий раз, оставаясь незамеченными, сворачивали в лес.
Фицрой то ли сам не понял, то ли перед принцессой жаждет выглядеть героем, сказал патетически:
– Это же простые крестьяне!
Я промолчал, как и Понсоменер, но старики любят поговорить и все объяснять, Рундельштотт сказал пространно:
– Когда вооруженные люди на конях спросят, не проезжали в этих краях люди… и дадут наши описания, как думаешь, что ответят эти простые крестьяне?
– Да ладно, – пробурчал Фицрой, – это я так… Скоро и бурундуков будем страшиться!
– Если бы бурундуки распускали языки, – ответил Рундельштотт, – от них пришлось бы прятаться куда больше… Давайте определимся, по этой дороге
