и расколдовала прекрасная принцесса Артезия – и представила своему двору как супруга… Макро думал, что попал в мир вечного счастья, но потом оказалось, что его увлек за собой дух возрастом в десять тысяч лет, который мечтал, соединившись с живым существом, вырваться из своего лимбо.
Постигнув, что «Артезия» и «лимбо» суть просто не подвластные рассудку глубины его собственного ума, Макро заподозрил, что он сам и есть этот древний дух. Тогда он ушел из дворца, построил скит в лесу и жил там, практикуя невозмутимость. Потом он вернулся в Идиллиум, где занимался тем же самым…
У меня пропала всякая охота читать дальше. Мы с Юкой заснули в обнимку – и мне приснился странный и тревожный сон.
Я сидел в часовне Кижа – и передо мной колыхалось его огромное искаженное болью лицо – словно нарисованное на огромной простыне, колеблемой ветром.
– Сыграй ему на флажолете! – кричал он, пуча глаза. – Сыграй на флажолете! Неси свой крест мальтийский в темноте!
Когда я проснулся, было еще темно, но в этой темноте уже присутствовал серый свет нового дня.
Я сразу понял – это мое последнее утро.
Предчувствие смерти, отчетливое и несомненное, висело в воздухе, как лезвие гильотины. Меня не мог защитить никто.
Теперь я был уверен: окружающие похоронили меня еще вчера и говорили со мной лишь для очистки совести, специально притворяясь легкомысленными и нечувствительными, чтобы не показать своей осведомленности.
И, верно, в Железной Бездне уже готовят достопамятную карету…
Поцеловав спящую Юку, я оделся, вышел в коридор и побрел к себе. Предрассветный Михайловский замок был пуст и прохладен. До смерти оставалось еще время, и сперва я хотел поспать в одиночестве. Но, уже добравшись до своей двери, я понял, что сделаю вместо этого.
Я послушаюсь Кижа, решил я, и действительно сыграю на флажолете. Такого точно не сделал бы в это утро ни один из Смотрителей. Попробовать стоило.
VIII
В Комнате Бесконечного Ужаса все было по-прежнему.
Взяв флажолет с подставки, я исторг из него несколько пронзительных диссонирующих звуков. В этот раз я даже не пытался сыграть какую-нибудь мелодию. Все равно мне было неизвестно, что при этом слышит Алексей Николаевич – и слышит ли он что-либо вообще. Может быть, его техника реагировала на мое прикосновение к инструменту.
Положив флейту на место, я уставился в то место, где в прошлый раз появилась дверка в другой мир. Мне хотелось увидеть, как именно она возникнет (на действие Флюида смотреть не следует, говорил Менелай, но я не был уверен, что здесь действует именно Флюид).
Произошло нечто странное. Я не увидел двери. Но скоро я почувствовал за спиной движение, обернулся – и различил словно бы облако пара в форме Алексея Николаевича. Тот, похоже, не знал, где я. Помахав рукой висящим на стене портретам, он сказал:
– Добрый вечер, Ваше Величество! Рад вашему визиту. Идите, пожалуйста, за мной.
Я опять посмотрел на стену – и теперь увидел между двумя диванами дверь. Ту же, что и в прошлый раз, маленькую и уродливую, неуместного вида. И так же точно изменился кусок стены вокруг – будто постарев на сотню лет.
Алексей Николаевич нырнул в дверку, и следом за ним прошел я. Теперь мой провожатый сделался виден отчетливо – кутаясь в клетчатый плед, он брел к своей комнатенке.
Но мне туда не хотелось – я не был расположен беседовать, да и времени на это почти не оставалось. Лучше было просто прогуляться напоследок по Ветхому миру.
Я определил, что в коридор замка, скорей всего, ведет высокая черная дверь, обтянутая жирно блестящей кожей, – и пошел прямо к ней, вспоминая на всякий случай уроки Менелая. Как я и ожидал, дверь пропустила меня без всяких проблем: я прошел сквозь нее, как через занавес.
Теперь я был в коридоре. Я начинал понемногу узнавать Михайловский замок, но на всем здесь лежала печать уныния и распада – словно та абсолютная безблагодатность, что я ощутил во время опыта с Адонисом, дошла тут до своего мрачного предела. Ветхую Землю не зря назвали ветхой – даже луна в высоких окнах (здесь был вечер) выглядела соучастницей какого-то мутного хозяйственного преступления.
Сперва меня охватило уныние – мне показалось, что мрак Ветхой Земли раздавит меня. Но чем дольше я смотрел на луну в окне, тем больше сил собиралось в моей груди – словно желто-голубой свет постепенно промывал в толще небесного льда проход к Идиллиуму, где осталась моя душа и моя жизнь.
И вдруг я понял: моя чужеродность, вызывающая во мне такую непобедимую слабость, может стать источником силы.
Мне сделалось весело и радостно от того, что я не имею никакого касательства к миру вокруг – и в любую минуту могу вынырнуть из его западни. Я ничего не был ему должен. И с радостью прощал ему все его долги, если они имелись.
Так, на флажолете я уже сыграл. Что теперь?
Киж говорил что-то еще…
Ну да. Неси свой крест Мальтийский в темноте. С темнотой тут полный порядок. Но почему Киж назвал крест Мальтийским? Так не говорили уже двести
