всем вокруг.
Рой этих микроскопических протосуществ, каждое из которых обладало сознанием, постоянно смещался вместе с моим вниманием и становился тем, на что оно было направлено. Это относилось и к мыслям, имевшим ту же быстродрожащую природу – и даже к самому вниманию.
Мне стало не по себе. Без тени сомнения я знал, что нет силы, способной долго удерживать насекомых вместе, и любая форма роя возникает только на мгновение.
Это не я шел по лестнице. Шаг вверх означал, что Алекс распался на вибрирующие частицы, а потом из таких же частиц сложилась похожая фигура в другой позе, стоящая ступенью выше – и так без конца… Никакой другой преемственности между любыми двумя секундами не существовало.
С этими одушевленными частицами невозможно было ни о чем договориться. Их ни о чем нельзя было упросить. Не потому, что они были злыми – просто они жили меньше мига.
Сперва мне показалось, что я не переживу этого распада, этой дрожи исчезающих переживаний, где абсолютно не на что опереться, – но шагнув вверх один раз, потом другой, потом третий, я с удивлением понял, что произошедший в моем восприятии сдвиг вовсе не мешает мне делать то же самое, что я делал, когда был нормальным человеком из плоти – то есть идти и думать.
И хоть это понял не я, а просто рой частиц принял форму такой мысли, та часть роя, что была моим страхом, стала растворяться в пустоте.
Это было поразительно. Изменилось все – и ничего вообще. Можно сказать, я полностью потерял себя. Но, как пел бронзовый Бен, отряд не заметил потери бойца. Мало того, как выяснилось, боец вообще не служил в отряде, а только числился в сопроводительных документах – скорее всего, чтобы прикрыть какое-то хорошо поставленное армейское воровство.
Это было неописуемое переживание: я открыл рот, чтобы завыть от ужаса, но неожиданно для себя захохотал.
– Алекс, – позвала Юка.
– Что?
– Ты тоже растворился?
– Наверно, – ответил я, сообразив, что с ней происходит то же самое.
– Держи шляпу рукой, – сказала она. – Сдует.
Этот практичный женский совет окончательно вернул мне самообладание – и всего через несколько шагов я уже привык к разрушающей мир дрожи. Да, на самом деле не мы шли по лестнице вверх, а вселенная ежесекундно перестраивалась так, что формы наших тел возникали все выше и выше на ступенях. Но проще всего было выразить это, сказав, что мы шли по лестнице вверх.
Мы поднимались долго – наверное, с полчаса. Вокруг ничего не менялось, но скучно мне не было – каждый шаг, каждый вздох и движение рукой казались теперь приключением.
Юка спросила:
– Что там внизу? Мне хочется посмотреть, но страшно.
– Там только облако, – ответил я. – Во все стороны.
– Мы высоко?
– В каком смысле? Ты думаешь, под нами что-то есть?
– А что, нет?
– Я ничего там не создавал, – сказал я. – И Ангелы, уверен, тоже. Это было бы неэкономно.
– То есть с другой стороны облака пустота?
– Я думаю, что сейчас там нет даже пустоты, – ответил я. – У облака просто нет другой стороны.
– Как?
– Как у ленты Мебиуса. С Флюидом так часто бывает. Но если мы с тобой туда свалимся, там обязательно что-нибудь появится. В дневнике Павла ведь сказано: предметы возникнут, когда мы станем искать их глазами.
Юка остановилась.
– Тогда понятно, – сказала она, – почему мы так долго идем. Мы можем подниматься еще целый год, и вокруг будет то же самое.
– А что ты предлагаешь?
– Я предлагаю, чтобы ты нашел этот Храм глазами. Ты его хотя бы видел.
– Всего несколько секунд, – сказал я. – И на храм он не был похож. Скорее на облако.
– Тогда вспомни это облако. Увидь хоть что-нибудь. А то мы так и будем идти и идти без конца.
Она была права. Я закрыл глаза, подождал, пока в нахлынувшей черноте растворятся отпечатки дневного света, и открыл их снова.
Волны тумана неслись над лестницей точно так же, как при нашем появлении. Но теперь я старался смотреть сквозь них, как бы отыскивая то, что они скрывают. Мои глаза быстро устали от усилия, но это подействовало.
Воздух впереди стал проясняться – словно туман постепенно сдувало ветром. А потом…
