нет.
Впрочем, пусть вестник ничего и не рассказал, сам его визит значил для Митаюки-нэ очень многое. Ведь Тадэбя-няр был седьмым, младшим по званию старшиной Великого Седэя. Этот род имел заметно меньшие колдовские способности в сравнении с другими великими знатными семьями и никогда не поднимался выше пятой ступени. Пятый, шестой старшина – вот достижения великих чародеев рода Тадэбя. Обычная их участь – быть самыми низшими из Совета колдунов. И то, что четверо старших ныне нашли свою смерть на развалинах острога, ничего не меняло. Наверняка в столице уже началась свара за их места, и «слабаков» не допустят к руководству даже на время.
Разумеется, в сравнении с Енко Малныче или ею самой возможности Тадэбя-няра были все равно как способности муравья в сравнении с товлынгом: им обоим о попадании в Седэй не стоило и мечтать. Но Тадэбя-няр в Верховный Седэй входил. И всегда – как младший.
Прибрав к рукам большую часть Ямала и взявшись за города, Митаюки предполагала договориться с этим колдуном, привлечь на свою сторону, пообещав второе место в знатности среди всех оставшихся чародеев. Первое, само собой, она припасла для себя.
Сделать свой род вторым, а не седьмым, с мечтами о шестом или пятом месте… Колдун не мог не согласиться на подобное предложение.
Но сей шаг Митаюки-нэ планировала еще только на будущую осень! И если Тадэбя-няра посетили сходные идеи уже сейчас – значит, что-то случилось. Нечто очень серьезное, коли заставило старшину смирить гордыню и самому побежать к гонимому бродяге, просясь к нему в помощники.
– Второе место всегда лучше седьмого, – в задумчивости пробормотала Митаюки-нэ. – Либо Тадэбя-няра сильно оскорбили при дележе оставшихся званий, либо… Либо я чего-то не знаю.
Забота о раненых и хозяйственные хлопоты поглотили в последние дни все ее время, и уже очень, очень давно юная чародейка не смотрела на мир с высоты птичьего полета черным глазом стремительной сойки.
Прислужница смерти оглядела двор с накрытыми столами, выставленные за стенами бочонки, посмотрела в сторону бани и поняла, что сегодня опять не сможет вырваться в небо хотя бы на пару тихих вечерних часов. С разгадкой накопившихся секретов придется обождать.
Слабое пушистое касание скользнуло от шеи к позвоночнику и обратно, заставляя Митаюки-нэ отвлечься от теплой дремы, но не вырывая из нее. Теплое дыхание в затылок, прикосновение ладоней к бедрам, поцелуй в шею – и сладкое томление потекло по телу, превращая границу между сном и явью в зыбкую мечту, в волшебство, исполняющее все тайные, самые сокровенные желания. Девушка слабо застонала, удерживаясь на этой грани, не поддаваясь ни огню, ни неге, а просто утопая в блаженстве, отдаваясь мужской ласке целиком и полностью, не забирая ничего в свою волю – и была вознаграждена щекочущими поцелуями меж лопаток, нежными волнами тепла чуть ниже спины – и сильный толчок отправил ее, словно в пропасть, в огненную бездну сладости, в бездну без верха и низа, без начала и конца, качая и кружа, то оставляя парить, то вскидывая к высотам блаженства, то скатывая по склону желания и жажды – и снова подбрасывая…
И вдруг все кончилось!
И она с некоторым разочарованием открыла глаза, посмотрела могучему мужу в лицо, с надеждой улыбнулась:
– Какой чудесный сон мне только что привиделся…
– Побольше бы нам таких снов, – согласился атаман.
– Побольше… – Митаюки-нэ поцеловала его и поднялась.
Ничего страшного. Не повезло в этот раз, будут еще сотни других. Приручивши демона войны, не стоит сетовать на то, что у него плохо получается быть нежным бельчонком. Спасибо, научился хоть каким-то ласкам, а не хапает, словно кусок мяса, чтобы сожрать не жуя и, утолив голод, умчаться к более важным делам. Пытается быть нежным. Нежным с нею. Значит, тянется именно к ней, желает именно ее, а не просто удовлетворяет обыденную потребность.
– Люблю тебя, мой великий дракон, – повелительница севера поцеловала мужа еще раз и вышла из опочивальни.
В горнице испуганно зашевелились шкуры – но ведьма сделала вид, что ничего не заметила, прошла дальше, остановилась на гульбище, подняла лицо к светлеющему небу. Сделала несколько глубоких вдохов, обошла двор, спустилась к кухне, где уже суетились две стряпухи. Одобрительно кивнула, зачерпнула из миски горсть чищеных кедровых орехов, пошла дальше, по чуть-чуть отправляя ядрышки в рот. Задумчиво посмотрела на ворота, все еще опущенные, поморщилась, опять поднялась наверх, но теперь уже на самую башню, вознесшуюся над южным углом твердыни.
– Ясного тебе дня, белая госпожа! – выпятил грудь статный воин, и Митаюки с удовольствием отметила нотки вожделения в его эмоциях.
– Спустись на стену, неси службу там, – ответила ему чародейка. – Скажи, здесь я желаю помолиться, и пусть меня никто не тревожит.
– Да, белая госпожа, – безропотно подчинился паренек, и черная ведьма осталась одна.
Митаюки-нэ перекрестилась, опустилась на колени, перекрестилась снова, рассыпала оставшиеся ядрышки перед собой, сделала глубокий вдох и полуприкрыла глаза.
Вскоре перед ней на плотно сбитый тес опустилась крупная сойка и принялась отважно клевать светло-желтые, как кожа ребенка, зернышки. Птице предстоял очень долгий и тяжелый день, и она запасалась силами.
Плотно набив живот, пичуга спорхнула с башни и понеслась на запад вдоль русла прохладного величавого Ямтанга. Уже через час она сделала круг над брошенным всеми острогом. Волоку больше никто не угрожал – и потому его не имело смысла защищать. Теперь твердыня, за которую отдали жизни
