на правду? – спросил себя Финт. И тотчас же ответил: нет. Даже миссис Холланд им запугана до смерти; так, может, Аноним создал о себе легенду, дабы казаться значительнее и опаснее, нежели на самом деле. Ну да, наверняка; Финт тотчас же почувствовал себя лучше. Это все показуха такая; только показуха тебя и выручает; а сейчас ему предстояло подготовить свой собственный, насквозь показушный спектакль.
Финт напомнил себе, что ему неизбежно предстоит очень важный разговор с мисс Куттс, дражайшей мисс Куттс. Да, она необыкновенная женщина, денег у нее больше, чем у кого угодно другого, а мужа нет; улыбнувшись про себя, он подумал: хмм, женщина с огромными деньжищами и в замужестве не заинтересованная. В конце концов, если у тебя есть деньги – собственные деньги, – то муж только помеха. Соломон рассказал ему, что мисс Куттс однажды предложила руку и сердце герцогу Веллингтону. Веллингтон, опытный тактик, почтительно и деликатно отклонил предложение. Понял, видать: вот битва, которую ему никогда не выиграть!
Соломон с блаженным вздохом заткнул пробкой декантер с бренди.
– Соломон, мне нужно тебе кое-что рассказать, – промолвил Финт.
Не прошло и пятнадцати минут, как карета добралась до места; почти всю дорогу Финт тревожно глядел на Соломона, пока тот размышлял про себя.
– Ммм, что ж, Финт, должен отметить, ты все тщательно продумал, – наконец произнес старик. – Ты говоришь с человеком, который, пусть сейчас он и дряхл, и немощен, некогда выбрался из тюрьмы, задушив надзирателя его же собственными шнурками. Теперь я об этом сожалею – и в то же время напоминаю себе, что только благодаря этому деянию я сейчас здесь, перед тобою, и рассказываю тебе о своем приключении; и, по правде говоря, мерзавец заслужил свою участь – я ведь видел, что он проделывает с другими. Мой народ воинственностью не славится; но при необходимости мы уж как-нибудь расстараемся. Что до твоего плана, он смел и дерзок, и в описанных тобою обстоятельствах очень может быть, что и сработает. Хотя, дорогой мой друг, имей в виду, что тебе еще предстоит уговорить Анджелу, которая на данный момент считает себя ответственной за нашу Симплисити.
Карета замедлила ход.
– Я понимаю, о чем ты, – откликнулся Финт, – но по закону единственный, кто вправе приказывать Симплисити, это ее муж, а ты сам понимаешь – на его слова мы плевать хотели, потому что дрянь он распоследняя, а не принц. Шарль королевских кровей, вот он кто.
Очередной лакей распахнул дверь, не успел Соломон до нее дотронуться, и гостей провели в гостиную, где обнаружилась Анджела – но, увы, не Симплисити. Анджела, должно быть, заметила, как Финт изменился в лице, потому что весело прощебетала:
– Симплисити все еще прихорашивается, мистер Финт, ведь она же идет в театр с вами. – Хозяйка похлопала по диванчику рядом с собою. – Присаживайтесь, не стесняйтесь.
Все трое посидели немного в неуютном молчании, – так бывает, когда люди чего-то ждут, а друг другу им сказать вроде бы и нечего, но вот открылась одна из дверей, и вошла горничная, все еще суетясь вокруг Симплисити. Девушка улыбнулась при виде Финта – и весь мир засиял золотом.
– Как вы сегодня очаровательны, дорогая, просто загляденье, – промолвила мисс Куттс, – но боюсь, мы опоздаем на «Юлия Цезаря», если не поторопимся. Да, у нас, безу-словно, ложа, но опаздывать все равно неучтиво.
Финту позволили занять в карете место рядом с Симплисити; она все больше помалкивала – не иначе, разволновалась в предвкушении спектакля, а Финт размышлял про себя: «Театральная ложа… это значит, в театре тебя увидит чертова пропасть народу, ох, вот незадача».
Но вскорости по прибытии в театр (достаточно заблаговременно, чтобы никого не побеспокоить) двое лакеев – те же или, может, похожие на них как две капли воды – заняли свои места за четырьмя креслами. Наверное, все-таки они же, подумал Финт, потому что, оглянувшись на них, он вроде бы узнал того, которому не терпелось рассказать про Финта старушке-мамочке. На краткое мгновение, поймав взгляд помянутого Финта, лакей гордо продемонстрировал ему блестящие кастеты – которые, словно по волшебству, вновь исчезли в недрах модной ливреи. Ну, это уже кое-что.
Финту доводилось неофициально бывать в театрах и прежде, но ему понадобилось некоторое время, чтобы вникнуть в происходящее. Соломон загодя попытался дать ему какое-никакое представление о сюжете «Юлия Цезаря», и Финт про себя решил, что это вроде как драка между двумя бандами, только они при этом еще и разговоры разговаривают. Слова проносились над его головой, он пытался ловить их; пьеса мало-помалу завладевала его воображением. Как только попривыкнешь к их манере изъясняться и ко всем этим простыням и все такое прочее, так начинаешь понимать: гады они тут все; дойдя до этой мысли, Финт задался вопросом, а на чьей он стороне, и тут вспомнил, что эти самые римляне построили канализацию и назвали Госпожу Клоакиной.
И хотя Юлий Цезарь и прочие парни никаких канализационных туннелей на сцене не прокладывали, Финт задумался, не назвать ли Госпожу тем самым именем, что дали ей римляне; пожалуй, стоит попробовать. Монологи прокатывались над ним словно волны; Финт крепко зажмурился, мысленно вверил себя римской богине клозетов – и вновь открыл глаза в тот самый момент, когда чей-то голос произнес: «В делах людей прилив есть и отлив, с приливом достигаем мы успеха»[23]. Он потрясенно уставился на актеров.
Что ж, если нужен знак – такое уж всяко лучше, чем крыска на башмаке!
Соблюдая декорум, мисс Куттс, хозяйка ложи, сидела рядом с ним, а к Симплисити приставили Соломона: будучи престарелым джентльменом, он, теоретически, никак не мог помышлять ни о шурах, ни о мурах. Мисс Куттс очень деликатно подтолкнула соседа локтем и осведомилась:
