Нина Демина
Любовь в мегабайтах
Глава первая
'Переливающийся каскад длинных волос, сверкающие бриллианты глаз, кораллы сияющих губ' – это не про меня.
В мои двадцать пять я выгляжу на тридцать с хвостиком, даже в шестнадцать лет у меня не было непосредственного очарования юности, присущего особам женского пола в столь нежном возрасте. Я родилась серой мышкой – неопределенный овал лица, размытые черты, трогательные у любой другой девушки веснушки, у меня казались засиженные мухами. Ни один художник, не смог бы определить какого природного цвета волос на моей голове.
О своем отличии от других я узнала в первых классах начальной школы. Мальчики неохотно соседствовали с девчонками, и когда двоечника Сашку Селиверстова посадили ко мне и посоветовали брать с меня пример, он, показав язык в спину Кларе Михайловне, презрительно процедил:
– Уродина.
С самого детства я понимала, что моя внешность и определение красоты две вещи несовместные. Мне хотелось быть красивой, но я представляла это по-своему.
Белоснежные воротнички на идеально выглаженном школьном платье. И сегодня я выгляжу идеально, если не брать в расчет мою голову. Я с удовольствием ухаживаю за кожей лица и волосами, считаю должным покупать дорогие кремы и эффективные шампуни, но благодарности пока не дождалась. По советам моих подруг я старалась приучить себя пользоваться декоративной косметикой. Результат убивал меня своей ужасающей реальностью, я становилась похожей на уродливую куклу, разрисованную злой детской рукой. Решив, что лучше иметь неприметную внешность, чем привлекать внимание яркой раскраской, я оставила эксперименты с макияжем.
Тотальное отсутствие личной жизни и развившиеся от этого комплексы привели к тому, что в свои двадцать пять лет я все еще девственница. Шутки своих подруг я сношу с мученическим терпением, но не собираюсь лишиться этой преграды с первым встречным, так как отличаюсь здравомыслием и порядочностью.
Родителей своих я лишилась в раннем возрасте и воспитывалась теткой Анастасией, сбывшей меня со своих натруженных рук по достижении совершеннолетия, и продолжавшей воспитывать и поднимать на ноги своих четырех детей.
От отца и матери мне досталась однокомнатная квартира, до моего шестнадцатилетия сдававшаяся Анастасией, деньги, получаемые с аренды, шли на мое содержание.
Теперь там проживаю я и единственное близкое мне существо мужского пола – сиамский кот Базиль. Любит он меня беззаветно, не за щедрость и ласку, а за то, что спасла его от голода и холода в подмосковном городе Красногорске. В сравнении со мной, Базиль по-кошачьи красив – бесконечная грация, голубые глаза, мягкая палевая шерстка с темными островками на мордочке, хвосте, и лапах. От сиамской братии его отличает миролюбивый характер, и боязнь чужих людей, как остаток воспоминаний о своем нелегком отрочестве. Базиль верен мне и не отвечает взаимностью любвеобильным соседским кошкам.
Когда мои подружки напропалую устраивали свою личную жизнь, крутя романы и разбивая сердца, я без устали училась. В итоге, у них за плечами разводы, шаткие браки, подрастающие эгоистами дети, у меня – высшее образование, два иностранных языка, большое, как целина, сердце и одиночество.
В непростое для страны и ее народа время я имею хорошо оплачиваемую работу.
Секретарь-референт для богатого босса, имеющего молодую ревнивую жену, но совершенно не возражающую против моего нахождения около ее, слишком привлекательного для охотниц, мужа. Клиенты, коллеги моего босса и мужчины, заглядывающие в наш офис, в первое время удивленно разглядывали меня, угадывая, какого дьявола Владимир Станисласович держит при себе такое пугало. Это совершенно не мешало мне работать, я привыкла не реагировать на мужское 'внимание' и следующее за ним безразличие.
Владимир Станисласович считал меня толковым и в некоторых случаях незаменимым работником. В нашей совместной деятельности бывали случаи, когда моя смекалка и развитая интуиция спасали, казалось, гибнущую сделку. Тогда я получала щедрое вознаграждение, хотя делала это не ради денег, а из профессиональной гордости и чувства товарищества. Получая премиальные, я устраивала праздник и угощала Базиля горячо любимыми им креветками.
Босс любил начинать работу рано, и частенько, предугадывая безмолвные жалобы своих подчиненных, говаривал, наставительно покачивая указательным пальцем: 'Кто рано встает…', 'тому Бог дает!' блестели невыспавшимися глазами, в порыве верноподданнических чувств, бедные канцелярские души.
В то раннее и ничего не предвещающее утро Владимир Станисласович был доставлен своим водителем к подъезду современного здания нашей фирмы. Кофейный аппарат, новое слово бытовой техники, уже выплевывал последние ароматные капли. Я расставила на подносе любимую чашку босса, сахарницу, блюдце с крекерами и положила свежую почту. Босс любил утреннюю чашку кофе зачитывать новостями и, если (редкий случай) не было почты, я всегда заменяла ее газетой.
Доставив поднос в кабинет босса, я устроилась за компьютером и начала набирать первые строки письма. Звонок телефона разорвал тишину офиса.
– 'Хадраш текнолоджи', – представилась я раннему просителю.
Для женского пола, по старому поверью, если первый клиент мужчина, то день сложится удачно и прибыльно. Но в трубке зазвучал встревоженный женский голос.
– Володеньку, – и тут же оговорилась, – Владимира Станисласовича, пожалуйста…
– Простите, как мне доложить о Вас? – спросила во мне любопытная женщина.
– Я его сестра Варвара.
Скорее прозвучало как Барбара.
– Соединяю, – привычно проговорила я.
За минуту, после того, как я положила трубку, я успела напечатать лишь 'Уважаемый Альберт Вениаминович', но наши дальнейшие отношения с Альбертом остались для меня тайной. В кабинете моего босса раздался звериный рык, распахнулась дверь, и босс предстал на пороге с багровым лицом, разрывая классический виндзорский узел своего галстука. Я рванулась с места. Зная, что босс страдает ишемической болезнью сердца, у меня всегда под рукой имеются капли и пилюли.
Владимир Станисласович рухнул в кресло для посетителей, в то время как я дрожащей рукой наполняла бокал с водой. В офисе на этаже босса кроме нас находился Казбек, его телохранитель, но за неимением в столь ранний час дел, отлучился на первый этаж, как он сказал: 'выпить кофею с народом'.
Оказав Владимиру Станисласовичу первую помощь, я спросила его, чем еще могу быть ему полезной. Босс доверительно поведал мне, что только что узнал, что его единственный сын от первого брака попал в ужаснейшую автокатастрофу и находится в больнице с множественными переломами и сотрясением мозга.
– Руки, ноги, ребра, понимаешь Александра! Всё! Бедный мальчик!
Босс крупным телом раскачивался в кресле, по-бабьи обхватив руками голову.
Всегдашний внешний лоск слетел с него, как сухая шелуха с созревшей луковицы.
Сейчас он был только отцом, страдающим от горя. Я попыталась остановить затянувшийся плач:
– Владимир Станисласович, но он ведь жив! И в доброй памяти, как я поняла, несмотря на сотрясение мозга!
– Он совершенно беспомощен! Он прикован к больничной койке! – вскричал он.
И схватив меня за руку просительно, но, не принимая возражений, приказал:
– Поезжай к нему. Он работает на 'Хадраш текнолоджи', но в другой сфере, наши производственные и
