преодолевая боль, и зажмуривала глаза. Тело мое кричало. Я казалась себе разорванной на куски. Станислас походил на зверя, ошалевшего от крови, он не в силах был остановиться и прекратить мои пытки. Он вознамерился добиться моего оргазма, и если бы не мои слезы, он вдавил бы меня в пружины моей девичьей тахты. Приблизившись к пику, он впился в мои губы поцелуем, и я почувствовала его стон, раздавленный нашими языками. Он долго не отпускал меня, целуя припухшие губы, лоб, шею, мои ослепительно блондинистые хвостики волос. Я мечтала о свободе и душе. И опять он не отпустил меня. Сказал, что в душ мы идем вместе, что прений не будет, и я выбрала из двух зол меньшее, сгребла с тахты испорченные простыни и, поддерживая Станисласа, посеменила в ванную. Станислас ожидал меня под струями теплой воды, а я задержалась у зеркала.
Женщина.
На меня смотрела миловидная женщина с немного уставшим, но сияющим лицом, словно она знает секрет и хочет им поделиться, но обещала хранить его в тайне. Этот секрет жжет ее изнутри и от этого ее лицо светится. Легкий румянец стыда при воспоминании о прошедшем, шум воды и фырканье обнаженного мужчины за шторкой ее ванной комнаты.
– Сашенька, ну где же ты?
Глава шестая
– Ключи от квартиры, корм для Базиля, деньги на всякий случай, заплатить за телефон и прочее… в общем, не поминай лихом, – я прощалась с Галиной и давала ей последние наставления. – Галина, не мне тебе говорить, кто бы ни спрашивал, ты нас не видела, Станиясласа не видела никогда, со мной отношений не поддерживаешь.
Я чмокнула Галину в щеку, Базиля в нос. Станислас поблагодарил ее за помощь, щекотнул кота за ушком и кивнул мне головой 'пора'. Мы находились в квартире Галины. В полной экипировке. Выходить будем от нее, если на площадке гости, то мы друзья Галины. Галина чуть ранее сняла замки с чердачных дверей в нашем и последнем подъездах. Путь открыт, главное разыграть по нотам, а там свобода. Мы вышли на лестничную клетку. Никого. Галина тихо закрыла за нами дверь, и мы бесшумно стали подниматься по лестнице, к двери, ведущей на крышу. Тяжелая дверь с трудом оторвалась от металлических наличников, я подперла ее плечом и удерживала за ручку, избегая удара о стену. Приложив дверь к стене, мы, прошагав еще несколько ступенек, оказались на крыше. Дул теплый летний ветерок. Какие-то странные птицы, нахохлившись, сидели на усах телевизионных антенн. Гудрон, нагретый за день, проминался под весом наших тел. Сланцы Станисласа со смешным чмокиванием отрывались от него. Неподходящая обувь для побега. Снова тяжелая дверь, ступеньки, грохочущий лифт, в котором я, держа Станисласа за руку, просила его крепиться, стараться не хромать и изображать влюбленную парочку под хмельком. Станислас закрыв глаза, кивал головою. Первый этаж. Наш выход. Вуаля.
Мы тащились по темному, с редкими фонарными столбами двору. Двое на лавочке, в песочнице, под детским грибком. У нашего подъезда один и еще один виден сквозь стекло освещенного подъездного окна, у почтовых ящиков. При нашем появлении они будто напряглись, и напряженность эта ощущалась в воздухе, в исходящем от асфальта тепле. Шарканье наших шагов раздавалось по всему двору. Где-то в доме залаяла собака и странные птицы, вспорхнув с крыши нашего дома, перелетели на соседний. Мы шли и молчали. Проигрывая ранее эту ситуацию, мы решили, что надо о чем-то говорить, ссориться, но сейчас мы шли и молчали. Паника стала охватывать меня, язык мой не поворачивался от страха, горло сжал ужас.
– Зараза, – вдруг пробасил Станислас. – Не дала с Вадиком поговорить. С тобой, что ли общаться? Выдра.
– Поговорить…- закривлялась я, словно твердая рука дернула меня за веревочки.
– Всё надо называть своими именами. Выпить.
– Ну и выпить, так что ж?
– Выпить у вас с Вадиком не получается, а получается, нажраться, – говоря это я подхватила Станисласа под руку и со злостью поволокла к выходу со двора.
– Выдра! – заревел Станислас.
Мужики хмыкнули. Происходящее веселило их. Мы, ускорившись на последних метрах, дали последний залп:
– Иди, скотина, из-за тебя теперь на такси раскошелишься, не в метро же с такой рожей… – причитала я.
– Тебя же с такой рожей пускают и ничего, – покачиваясь, заявил Станислас.
Мужской смех раздался из песочницы. Стукнув Станисласа кулаком по спине, я потащила его к проезжей части. Уехать бы быстрей, и как назло ни одного частника.
Пройдя еще несколько метров, мы остановились в спасительном далеке от моего дома.
В зале ожидания, на автовокзале я посадила Станисласа на обитую дерматином скамейку, а сама встала в очередь за билетами. Я то и дело поворачивала голову и смотрела на Станисласа и на двери в зал. Станислас держался неплохо, большую часть нашего пути мы проделали на стареньком 'Москвиче', с разговорчивым и добродушным водителем, выехавшим, как он выразился, 'бомбить' по ночному городу.
Желающих ехать в ночь, на автовокзале было немного, пять человек к кассе, передо мной, и с десятка два на дерматиновых скамейках. Люди основательно располагались на ночь, подкладывали под головы ручную кладь, укрывали немногочисленных детей кофтами или пиджаками, доставали свертки с бутербродами на поздний ужин.
Противно засосало в желудке, от стресса захотелось есть. Одурманивающий запах сырокопченой колбасы донесся до меня от ближайшей скамьи, где пожилая женщина уговаривала перекусить своего сорокалетнего сына. Сын отказывался, и стеснялся материнской настойчивости, она же разложив огромный носовой платок, вытаскивала на свет божий куски вареной курицы, яйца, хлеб, помидоры и в довершении всего небольшой термос. Голова моя закружилась, и я схватилась за металлический поручень, кстати продернутый сквозь петли гранитных подоконников соседних касс.
– Эй, касса, давайте побыстрей, девушке уж плохо стало! – прикрикнул полный мужчина, которому было душно и тяжело в своих ста двадцати килограммах.
– Голубка, ты, чай беременная? – спросила старушка в веселеньком, в горошину, платочке.
– Нет, нет! – быстро начала убеждать их я.
– А-то, дело молодое, и сама знать не будешь! – наставительно сказала старушка и вся очередь начала разглядывать меня, выискивая следы, не известной мне еще, беременности.
Воспоминания о событиях сегодняшнего дня, яркою картинкой накрыли мою бедную голову.
Вот испуганные, и от этого нереально зеленые глаза Станисласа, в момент, когда он понял, что лишил меня девственности. Вот его странно прерывающийся, словно извиняющийся, пробивающийся ко мне сквозь вату времени, голос: 'Александра, почему ты не сказала мне, почему не остановила?'. И мой ответ: 'Я говорила, помнишь? И ты просил меня не противиться…'. Вот его желание непременно доставить мне удовольствие, что бы я не жалела о том, что он сделал. Вот его стремление, доведшее меня на край, за которым ощущение боли стало пропадать и тело начало ощущать радость от столкновений с его, разгоряченным, в мелких бисеринках пота, будто он долго стоял слишком близко к бьющему фонтану, телом.
Вот мой строгий внутренний окрик, и мое тело послушно вернулось на копье, терзающее мои внутренности, забыв о сладком томленье, испытать которое я не позволила ему. Вот его нежелание выпускать меня из своих объятий, из постели, превращенной нами в месиво израненных простыней. Вот его нетерпеливый возглас, перебиваемый шумом воды: 'Сашенька, ну где же ты?'.
К моей радости очередь в кассу стала двигаться быстрее. Я выхватила наши билеты из рук кассирши и, поблагодарив, быстрым шагом направилась в сторону вокзального буфета. Зажав подмышками два бутерброда с вожделенной колбасой, завернутые в прозрачную пленку, я несла в руках два горячих пластиковых стакана со сладким чаем. Станислас встал мне навстречу, принимая мою горячую ношу.
