Сказки чужого дома

Впрочем, крыла давно не было видно: его скрыли застарелые, так и не оттертые разводы крови. Бурые пятна и подтеки замарали корпус во многих местах.

Поезд мчался, разнося рычащую песню. На крышах вагонов сидели и стояли, как-то удерживаясь на огромной скорости, люди, несколько десятков людей.

Дети и взрослые в простой неприметной одежде.

Солдаты в черно-серой форме.

Солдаты в черно-красной форме.

Люди же с холмов приветственно кричали и весело махали руками. Они были уверены: это действо предваряет городской праздник. И они пришли в восторг.

Они кричали и махали, пока не заметили: бледно-серые лица людей с крыш покрыты темными пятнами, напоминающими о прелой, гниющей кожуре. Ввалившиеся глаза, холодные и бесцветные, едва ли видели хоть что-то. Густая шерсть шпринг и лавиби превратилась в свалявшиеся склизкие клочья, а с лиц ки грязной штукатуркой отпадали пластины чешуи. Одежда же стала лохмотьями и почти потеряла прежний вид, насквозь пропитавшись кровью, грязью и угольной пылью. А запах…. Волна смрада тянулась плотным расползающимся шлейфом.

Когда первые мертвые спрыгнули на траву, люди с холмов закричали от ужаса. Поезд вновь прибавил скорость. Он унесся прочь еще до того, как первые живые, вооруженные винтовками, появились из теней.

* * *

Люди, облепившие скалы бухты, казались Тэсс похожими на птиц. Красноголовых такар, вроде тех, что так часто оглашали скалы Крова оживленными воплями. Людей было много: как взрослых, так и детей. Они без умолку трещали, и некоторые высказывали одну догадку за другой.

– Она убила тобина с помощью этого поезда.

– У нас вроде никогда не убивали тобинов.

– Ранила?

– Да перестань, все живы и здоровы.

– Тогда просто хотела убить и не смогла.

– Я думаю, она украла драгоценные камни с Веспы.

– А там разве есть драгоценные камни?

– Откуда мне знать, я там не бывал!

– Может, это представление?

– И она никого не убивала?

– Ничего не украла?

– Ее помилуют.

– Да, точно!

Тэсс слушала всё это, хотя ей хотелось закрыть уши. Слушала и отстраненно, глухо, размеренно повторяла себе: не надо думать плохо об этих людях, явившихся в город, чтобы хорошо провести время. Поучаствовать в костюмированном шествии, послушать музыку и речи тобинов, посмотреть Всплеск – огненный салют над водой. И как занятное добавление – увидеть казнь женщины, которую защитники Единства назвали преступницей. Люди верили Син-Ан, и это было не просто так: тут не казнили по прихоти, каждая казнь знаменовала торжество справедливости. Люди имели право предвкушать развлечение.

Ведь приговоренная никому из них не была мамой.

Странное слово – «мама». Тэсс не говорила об этом с братом, но ощущала: Ласкезу тоже трудно дается это простое сочетание звуков.

Мама. Наша мама.

Тэсс повторила это одними губами и зажмурила глаза, позволяя гвалту навалиться со всех сторон.

Она представляла себя под Кровом. Вспоминала те мгновения, когда доктор была рядом. Когда поила ее микстурой, когда напоминала, что пора надеть теплый дук, когда выбирала вещи из посылок крестных. Тот день – когда она открыла коробку с украшениями. «Что бы ни случилось, пусть девчонки остаются девчонками». Может быть, она сама написала эти слова?

Пусть девчонки остаются девчонками. Даже если у них нет мам, у них хотя бы будет что-то красивое. Что-то, что мамы дарят дочкам.

Тэсс помнила: эту заботу она всегда принимала как нечто само собой разумеющееся. Как обязанность, которую Мади Довэ исполняла хорошо. Так хорошо… в детстве Тэсс ловила себя на мысли, что ей хочется обнять доктора. Крепко обхватить ее за пояс и прижаться в попытке выразить всю свою благодарность. За то, что лекарства не горькие. За то, что спал жар. За то, что ей снова хочется улыбаться.

И еще за то, что для доктора она, Тэсс, была особенной. Она никогда не была особенной ни для кого. Ничем, кроме дара Зодчего.