Она смотрела на него, чувствуя, что любит его даже сильнее, чем раньше. И все же душу жег огонек вины — она знала, что ее реакция вызвана не только прикосновениями Джордана.
— Что-то не так? — спросил Стоун, проведя пальцем по ее щеке.
— Нет... это было идеально.
Они лежали, обнявшись, а квадрат солнечного света, падавшего из окна, переползал по комнате. В какой-то момент Эрин погрузилась в дрему без снов. Проснувшись, она прислушалась: не шумит ли вода в душе, нет ли каких-либо иных признаков того, что Джордан еще здесь, — но она знала, что он ушел.
Вспышка паники пронзила ее.
«Скорее всего он пошел за завтраком».
Эрин постаралась унять свой страх и вылезла из постели, чувствуя необходимость двигаться. Она наскоро приняла душ, и исходящая паром горячая вода прогнала остатки боли из ее тела, окончательно пробудив женщину. Выключив воду, Эрин насухо растерлась полотенцем и оделась в чистое — белье и одежду им принесли еще накануне ночью. Она была рада надеть привычные джинсы и белую хлопковую рубашку.
Поверх рубашки Грейнджер накинула кожаную куртку, скроенную из выделанной шкуры
Раздался стук в дверь, и Эрин обернулась. Дверь открылась. Женщина напряглась все телом, но увидела, что это Джордан.
— Я принес завтрак, — сообщил он, держа в руках поднос с кофе, круассанами и фруктами. — Вместе с приказом о выступлении.
— Приказ о выступлении?
— По пути я наткнулся на Христиана. Он сказал, что нам дано разрешение поговорить с узником.
— Вовремя, — кивнула Эрин.
Джордан шутливо нахмурился, глядя на нее.
— Вряд ли кто-то из нас прошлой ночью был способен провести допрос.
— Когда мы сможем поговорить с ним?
— В восемь часов... примерно через час.
Стоун, неся поднос, подошел к кровати, сел и похлопал ладонью по матрасу рядом с собой.
— Как насчет того, чтобы я подал тебе завтрак в постель?
Эрин уселась рядом с ним.
— Мне казалось, это считается, только если на нас ничего нет.
Он поставил поднос на ночной столик.
— Мне нравится это правило... а, как ты знаешь, я твердо придерживаюсь разумных правил.
И начал расстегивать пуговицы своей рубашки.
Элизабет осторожно приступила к смене повязки на обрубке левой руки Руна. Она сняла старую повязку и осмотрела рану. Поверх мышечного среза уже практически везде наросла кожа, но лечение все еще требовалось. Графиня положила на рану компресс, пропитанный священным вином. Корца слабо застонал от боли, но так и не открыл глаза.
«Вернись ко мне, Рун».
Батори закрепила компресс свежей повязкой, затем выпрямилась. Она чувствовала, что солнце встало примерно час назад. Элизабет так и провела всю ночь в этой келье без окон, рядом с Руном. Здесь пахло ладаном и вином, немного — сеном и кирпичной пылью, и это напоминало ей о времени, которое она провела здесь в заточении. И все-таки она осталась, желая быть здесь, когда Рун очнется.
Графиня обвела хмурым взглядом помещение — оно казалось ей совсем неподходящим. Простая деревянная кровать с набитым соломой матрасом, на столике — подсвечник с горящей восковой свечой, здесь же — бутыль вина, чистая белая марля и флаконы с мазями, пахнущими все тем же вином и камедью. Точно такую же комнату отвели по соседству самой Элизабет, но за всю эту долгую ночь она туда так и не заглянула.
Шорох кожи по камню заставил ее обернуться к маленькой дверце кельи. Вошел низенький коренастый монах с выбритой на голове тонзурой — он принес еще вина и материала для повязок.
— Благодарю вас, брат Патрик.
