Он смотрел на нее, не в силах вымолвить ни слова, не слыша биения ее сердца и уже осознавая правду.
«Боже, нет...»
Корца оглянулся через плечо. В душе его нарастал гнев, вытесняя горе. Бернард не только испил ее крови — он влил в ее уста собственную кровь. Он обрек ее на проклятие с той же готовностью, что и Рун столетия назад, осквернив ее. Она снова стала лишенной души мерзостью.
Лишь несколько месяцев назад Рун пожертвовал спасением своей души, дабы спасти ее душу — и Бернард обратил этот дар в прах и пепел.
Кардинал стоял, окруженный четырьмя сангвинистами, если считать Христиана. Бернард совершил величайший грех и должен быть наказан за него, возможно, даже смертью.
Рун не испытывал жалости к нему.
Элисабета уронила голову ему на грудь, слишком слабая, чтобы держать ее прямо. Она прошептала ему — скорее одним лишь дыханием, чем внятными словами:
— Я устала, Рун... устала до смерти.
Он обнял ее и так же тихо сказал:
— Тебе нужно поесть. Мы найдем кого-нибудь, кто пожертвует свою кровь, чтобы восстановить твои силы.
София, подойдя к нему сзади, нависла над ним и сурово произнесла:
— Это невозможно. Нельзя позволить ей существовать. Она теперь стригой и должна быть уничтожена.
Рун оглянулся на остальных, но ни в ком не нашел сочувствия. Они намеревались убить ее, как дикого зверя. Однако помощь пришла из самого неожиданного источника.
Бернард сказал твердо, как будто по-прежнему был наделен правом голоса в подобных вопросах:
— Она должна испить вина и стать одной из нас. Я беру на себя грех ее обращения... потому что графиня поклялась, что готова пройти это испытание. Испить освященного вина и вступить в наш орден.
Рун потрясенно взглянул на Элисабету. Она ни за что не согласилась бы на подобное. Но Элисабета лежала у него на руках, вновь закрыв глаза и впав в забытье от слабости.
София коснулась серебряного креста, висящего у нее на груди.
— Даже если она пройдет это испытание, это не изничтожит ваш грех, кардинал.
— Я приму положенное мне наказание, — ответил тот. — Но она должна испить освященного вина — и довериться Господнему суду.
— Это не ее грех, — возразил Рун.
Христиан подошел и встал рядом с Софией.
— Рун, прости, но не имеет значения то, каким образом она была обращена, — только то, что теперь она стригой. Подобным созданиям не позволено оставаться в живых. Они должны либо пройти испытание и испить вина — либо быть убитыми.
Рун подумал было о том, чтобы сбежать вместе с нею. Но даже если ему удастся одолеть собравшихся здесь и ускользнуть от них, что будет потом? Влачить проклятое существование, скитаясь по земле и пытаясь удержать Элисабету от проявления ее истинной природы? Обоим лишить себя Господнего милосердия?
— Это следует сделать, и сделать сейчас, — постановила София.
— Подождите. — Джордан вскинул руку. — Быть может, нам сейчас лучше остановиться и обсудить это.
— Согласна, — поддержала его Эрин. — Это чрезвычайные обстоятельства. Вспомните, у нее есть сведения, в которых мы нуждаемся. Вероятно, надо хотя бы попробовать узнать их у нее, прежде чем рисковать тем, что мы снова можем ее потерять?
— Эрин права, — сказал Джордан. — Похоже, графине уплачено по полной. Она получила то, чего требовала, и теперь должна поведать нам то, что знает.
Христиан нахмурился, но было похоже, что он склонен принять их сторону. Увы, София оставалась непреклонна, и на ее стороне были два сангвиниста.
Поддержка пришла оттуда, откуда не ждали.
— Я скажу вам то, что мне известно, — прохрипела Элисабета, повернув голову. Это явно потребовало от нее огромных усилий. — Но только в том случае, если это не будет означать мою смерть.
София выхватила два изогнутых ножа, их лезвия сверкнули в свете свечей.
— Мы не можем оставить стригоя в живых. Закон однозначен. Стригой может выбирать лишь из двух исходов: присоединиться к нашему ордену или быть немедленно преданным смерти.
Рун сильнее сжал Элисабету в объятиях. Он не мог потерять ее дважды за одну ночь. Если понадобится, он будет сражаться.
Вероятно, почувствовав напряжение, достигшее предела, Эрин встала между Руном и остальными.
