эта практика была поначалу чистой самодеятельностью товарищей Василевского и Лазарева, и узаконена лишь после.
Мои ответы трибунал не удовлетворили. Больше того, как я понял из замечаний членов суда, и вопросов, задаваемых мне, и товарищам Сидневу, Бежанову, Клепову, проходившим свидетелями, меня и других подозревают не в банальном присвоении трофеев, а в ведении провокационных разговоров, ставящих под сомнение роль товарища Сталина в Победе, попытках посредством подкупа «трофеями» создать круг офицеров, преданных лично себе, и в замышлении ни больше ни меньше, государственного переворота! Тон разговора, вернее, допроса, становился таким, что я ожидал, сейчас вызовут конвой. Но вместо этого было:
— Вы можете привести хоть какие-то обстоятельства, в смягчение своей вины, товарищ Жуков? (хорошо хоть пока «товарищ», а не «гражданин»).
— Обстоятельства есть. Товарищ Жюков все ж один из лучших полководцэв Советского Союза, в отличие от всяких там Тухачевских.
У Сталина в последние годы появилась привычка, незаметно входить, прислушиваться к разговору, и вступать с замечанием в самый неожиданный момент. Иосиф Виссарионович занял свое место в президиуме, не говоря больше ничего. Но меня быстро отпустили, задав еще несколько малозначащих вопросов.
А после заседания, секретарь мне передал — товарищ Жуков, вам назначена встреча с товарищем Сталиным, через полчаса. Машина ждет.
И задал Иосиф Виссарионович мне первым делом один вопрос:
— Разговоры вел? Честно отвечай.
Врать товарищу Сталину вот так, с глазу на глаз, было нельзя. И оттого, что ложь он чувствовал инстинктивно, и потому, что если все-таки кому-то удавалось соврать, и это после становилось известно — то такой человек навсегда становился в глазах Сталина абсолютно конченным, не имеющим право ни на доверие, ни на уважение. Были разговоры — но на уровне трепа за бутылкой. Ну как в армии, «плох тот солдат, кто не мечтает стать генералом» — и не секрет, что даже летехи могут после боя рассуждать, «а вот если бы я командовал полком, то сделал бы так». Но чтобы всерьез?
— Ну и дурак — сказал Сталин — не за то, что разговоры были. В будущем наверное, целый жанр придумают, «альтернативную фантастику», где такие вот летехи станут изощряться, «а окажись я на месте Кутузова»? А за то дурак, что не подумал, что кто-то твои разговоры может принять всерьез. Это не про абакумовских орлов, а про таких как Кириченко — не забыл, что в Киеве было в сорок четвертом? Взаправду ведь хотел, «Украина це доминион», ну а дальше… Вот помру я — сколько мне осталось, пять лет, десять, пятнадцать — и начнется, кому «на трон» сесть? Что из этого выйдет для СССР — да ничего хорошего! Тобой, дураком, как пешкой играли, не на «заговор», а на завтрашний день, когда меня не станет, за кого ты будешь тогда? А пока придется тебе в наказание, на фронт, на войну, из Москвы подальше. Когда вернешься с победой, поговорим.
Снова война — с кем, где? Что ж — мой долг, как советского полководца, состоял в защите государственных интересов СССР, от любого внешнего врага, посмевшего на них посягнуть. Да и не так страшен враг, как трибунал — а напугать нас, прошедших фронт Великой Отечественной, очередным локальным конфликтом, было невозможно. Мы не хотели войны — но и не боялись ее. И если кто-то решил, что может говорить с нами с позиции силы, претендовать на наши земли, добиваться политических уступок — пусть не обижается, когда после не соберет своих костей!
В то время СССР не вел никакой большой войны. Однако на границах было неспокойно. Очаг войны зрел в Палестине (вспыхнет пожаром через семь лет, в 1955 году). Турция, после Иранского конфликта позапрошлого года, составляла планы реванша — нам было известно, что военный психоз в Анкаре, «вернем Проливы», далеко зашкаливал за былое французское «вернем Эльзас и Лотарингию», что как известно, завершилось Первой Мировой войной. И главное, уже три года возле наших границ пылала разрушительная гражданская война в Китае. И если Партия, Правительство и лично товарищ Сталин решили, что налицо угроза для безопасности СССР — значит, я сделаю все, чтобы враг был разбит, и мир возле наших рубежей был восстановлен!
Сталин подошел к стене, отдернул шторку, под которой была карта. Китай. Тоже, знакомые места!
— Товарищ Жуков, у нас есть все основания полагать, что в течение ближайшего года-двух произойдет прямое нападение на территорию нас и наших друзей. Или случатся некие события, потребовавшие нашего вмешательства. В любом случае, ваша задача — обеспечить соблюдение государственных интересов СССР. И неприкосновенность советской территории. Нас категорически не устроит победа Чан Кай Ши. Но нам не нужна и победа Мао.
Я был удивлен. Современному читателю трудно это понять — но в те годы мы с большим вниманием и сочувствием следили за героической борьбой китайского народа против японских агрессоров и империалистических колонизаторов. Товарищ Мао казался нам китайским «Ильичем». Конечно, мы знали о разногласиях между Мао и Гао Ганом, но считали это сугубо внутрипартийными противоречиями КПК — Мао Цзе-Дун выступал за скорейшую мировую революцию, призывая едва ли не к войне со всем капиталистическим миром, а Гао Ган уделял основное внимание закреплению на уже достигнутых позициях, социалистическому строительству в Народной Маньчжурии. Пожалуй, тогда Мао, это китайский Троцкий! Ну а Гао Ган, как товарищ Сталин, взял курс на победу социализма в отдельной стране. А если вспомнить, чем подобные разногласия завершились у нас, и сопоставить с известным фактом, кому сейчас идет подавляющая часть советской помощи…
— Разрешите вопрос. Товарищ Сталин? Мы собираемся вмешаться в китайскую Гражданскую войну?
Иосиф Виссарионович чуть помолчал, затем ответил:
— Мы вынуждены вмешаться в китайскую гражданскую войну. Белокитайская сволочь во главе с Чан Кай Ши прикрывается лозунгами национально- освободительного движения, но объективно является марионеткой американских империалистов. Их победа приведёт к продолжению закабаления Китая,
