И если подводная лодка выходит в поход с боевыми торпедами — значит война уже объявлена? Иван Петрович лишь плечами пожал — задача боевая. То есть, будем врага топить. А он нас, будет стараться.
Лида Ч. мечтала, чтобы война началась — и нас разбили. После чего, по ее разумению, «цивилизованный мир научит нас демократии». Подобно тем интеллигентам, кто слали поздравления микадо «с победой японского оружия». Но я-то не интеллигентка, и никогда ей не была. Пусть большевики, подобно простонародью, не делали различия между интеллигенцией и дворянством. Интеллигент не служит никому, кроме себя — а для дворянина же свобода означает, свободу выбора, кому служить. Интеллигент не обременяет себя понятием чести, руководствуясь исключительно разумом (и целесообразностью) — для дворянина поступить бесчестно, даже перед самим собой, недопустимо. Знаю, что дворяне старой империи были далеки от этого идеала — потому и стала возможной большевистская революция. Но каждый отвечает за себя.
Каждый выбирает по себе -
Женщину, религию, дорогу.
Дьяволу служить или пророку —
Каждый выбирает по себе.
Эта песня, которую я вчера слышала здесь, в кают-компании, тоже сыграла свою роль. Лида Ч могла думать что угодно — но эти люди, уходящие в смертельный бой, были сейчас
— Иван Петрович, я хотела бы остаться — ответила я — и обещаю, что вас не стесню.
Командир корабля выглядел ошарашенным. Но заявил — разрешу, если штаб дозволит. Если не получу «добро» до завершения перегрузки торпед — простите, но тогда марш на «Сухону». Вы понимаете, что мы на войну идем — и можем не вернуться?
— Понимаю — ответила я — но насколько вижу, в этой войне в штыковую бежать не надо. Так что я вас не обременю.
Наконец пришел ответ. Штаб не возражает (подозреваю, что и тут без Лазаревой не обошлось?), однако вопрос с нашим статусом на борту. Прикомандированные от политотдела флота — но и таковыми могут быть лишь те, кто принял Присягу. Тогда что я должна делать?
Все было просто. В командном посту подводной лодки я стояла перед Иваном Петровичем, и повторяла слова. Принимаю Присягу и торжественно клянусь. А ведь Присяга не может быть отменена — сохраняя силу, пока жива я, и существует СССР. Царь Николай Второй, отрекшись, сам аннулировал присягу себе. Представить на его месте Сталина было невероятным. Вот и все — теперь я считаюсь на службе у Красной Империи, до конца своих дней. А что скажет Лида — мне без разницы.
И даже если мне суждено не вернуться? Как — «с якоря в восемь, курс ост». Что ж, это будет наверное, более достойным завершением жизненного пути, чем умереть в своей постели?
Тем, кто отбросив щит, клинок остановит рукой
Тем, кто не спрячет лица в смертельном бою.
Тем, кто знает, что уже не вернется домой
Тем, кто идет на смерть, эту песню пою…
И был поход К-25. И мне довелось участвовать в морском бою. Наверху был вражеский флот — авианосец, крейсер, восемь эсминцев. А здесь, в глубине — напряжение, рубленые слова команд, и лица витязей, идущих в смертельный бой. Или воинов дружины Одина, вырвавшихся из Валгаллы. Насколько я могла понять, мы подкрались незамеченными на глубине, ударили торпедами, и отскочили — и после доклада, «цели номер один и два поражены», не стали убегать, а вертелись вокруг оставшихся вражеских кораблей, готовясь к повторной атаке. Я, не в силах разобраться в мелькании значков на экране, пыталась представить, как Иван Петрович — царь и бог здесь, все исполняют его приказ, и весь корабль, это как продолжение его руки — рассчитывает маневр, а эсминцы наверху пронзают море локаторами и готовы выпустить в нас торпеды, и сбросить глубинные бомбы. Но мы не дали себя обнаружить, и снова атаковали. И три цели уничтожены. И снова в бой.
Так мне довелось увидеть, каковы мужчины-воины, в настоящем сражении. А не как они рассказывают о том за столом или на балу!
От диких фьордов, от гулких скал,
От северных берегов.
Норманский ветер ладьи погнал,
Надул щиты парусов.
В Валгалле Один пиры вершит,
Валькирий тени кружат…
