подняться на гору.
— Если старик не хочет давать своего дурацкого благословения — так и черт с ним, — рычит Дикон.
— Нет. — Реджи непринужденно вскакивает на спину своего крошечного белого пони. — С чертом придется иметь дело нам, если мы не получим благословения для наших шерпов.
Еще в конце марта, когда мы стояли лагерем у первой большой деревни Сиккима, Калимпонг, к Дикону пришел таинственный незнакомец.
Я обратил внимание на высокого худого мужчину, когда доктор Пасанг привел его в лагерь и Реджи начала болтать с ним. Несмотря на традиционную одежду непальских шерпов и коричневую шапку, больше похожую на тюрбан, а также смуглую кожу и густую черную бороду незнакомца, я подумал, что этот необычно высокий шерпа может быть родственником Пасанга. И еще я заметил на его ногах прочные, хотя и очень потертые, английские туристические ботинки.
Оказалось, что он не только белый и англичанин, но и чрезвычайно известный англичанин.
Прежде чем слухи о личности незнакомца начали распространяться по лагерю, личный шерпа Дикона, Нийма Тсеринг, пришел за нашим другом.
— Сахиб хочет видеть вас, сахиб, — обратился он к Дикону и, как обычно, хихикнул.
Дикон вместе с Же-Ка возился с проточным клапаном кислородного аппарата. Когда он поднял голову и взглянул на высокого бородатого мужчину в одежде непальского крестьянина и в прочных туристических ботинках, то моментально вскочил и побежал пожать руку гостю. Я думал, что Дикон приведет незнакомца к костру и познакомит со мною и Жан-Клодом, но вместо этого они вдвоем — довольно невежливо, по моему мнению, — отошли к небольшому ручью, впадавшему в реку Тиста, через которую мы только что переправились. Сквозь завесу листьев мы видели, что незнакомец присел на корточки, как шерпа, а Дикон сел на маленький валун на берегу ручья, и они о чем-то увлеченно заговорили.
— Кто это? — спросил я Реджи, когда она наконец подошла к нам и спросила, не хотим ли мы еще кофе.
— К. Т. Овингс, — ответила Реджи.
Даже новость о втором пришествии Христа не произвела бы на меня такого впечатления.
Кеннет Терренс Овингс был одним из моих литературных идолов с тех пор, как мне исполнилось двенадцать лет. Его называли «поэтом-альпинистом», и до Первой мировой войны он не только входил в пятерку самых известных английских альпинистов, но также считался одним из лучших британских поэтов, писавших верлибром, наряду с Рупертом Бруком и другими великими поэтами, погибшими на войне — Уилфредом Оуэном, Эдвардом Томасом, Чарльзом Сорли, — или теми, кто остался жив, чтобы написать о них, в том числе Зигфридом Сэссуном и Айвором Герни.
К. Т. Овингс выжил на войне, пройдя путь от лейтенанта до майора, но никогда не писал о боях. Насколько мне известно, после войны он не написал ни единой поэтической строчки. В этом смысле они с Диконом были похожи — до войны тот тоже был известен своими стихами, но после начала боев не опубликовал — и, очевидно, не написал — ни одного стихотворения. Овингс также не вернулся в Альпы, где, подобно Джорджу Мэллори и Дикону (а зачастую в компании Дикона), получил такую известность в предвоенные годы. Он просто исчез. Некоторые газеты и литературные журналы сообщали, что Овингс уехал в Африку, где в одиночку поднялся на гору Килиманджаро и просто отказался спускаться. Другие были уверены, что он отправился в Китай покорять неизвестные горы и там погиб от рук бандитов. Но большинство авторитетов придерживались версии, что К. Т. Овингс — чтобы избавиться от воспоминаний времен войны — построил маленький парусник и попытался обогнуть земной шар, но утонул во время сильного шторма в Южной Атлантике.
Я снова посмотрел сквозь ветки деревьев. Там был Овингс, одетый в нечто, напоминающее чистые тряпки, и с черной бородой с серебристыми нитями. Он сидел на корточках и о чем-то оживленно болтал с Диконом. В это было трудно поверить.
Я встал, взял металлическую бутыль для воды и пошел к ручью.
— Мистер Дикон хотел, чтобы их не беспокоили, — сказала Реджи.
— Просто собирался набрать воды. Мешать им я не буду.
— Обязательно прокипятите, прежде чем пить, — предупредила Реджи.
Я почти на цыпочках подошел к ручью, стараясь, чтобы между мной и двумя собеседниками была густая завеса из ветвей. Наклонившись влево, к ветвям, чтобы лучше слышать, и наполняя водой большую металлическую бутыль, я обнаружил, что Дикон говорит слишком тихо, и его слов не разобрать, но хриплый голос Овингса звучал громко.
— …я поднялся довольно высоко и видел, что у гребня есть большая ступень, каменная стена высотой около сорока футов, непосредственно под вершиной гребня… Я видел ее в бинокль из долины, а потом еще раз, когда взобрался выше Кам…
О чем это он? Похоже, Овингс предупреждает Дикона насчет первой или второй ступени… скорее всего второй, потому что гребень вершины находится прямо под ней… на Северо-Восточном хребте Эвереста. Но о первой и второй ступени знают все, хотя никто — возможно, за исключением Мэллори и Ирвина в день их исчезновения — не поднимался достаточно высоко, чтобы сразиться с ними (особенно с более высокой и крутой второй ступенью). Обе ступени можно разглядеть на фотоснимках, которые делали начиная с экспедиции 1921 года. Почему Овингс теперь предупреждает Дикона о таких очевидных вещах? И почему называет Северное седло термином Кам, а не седлом? Вероятно, у поэта-альпиниста имеются свои названия для
