Мы с Жан-Клодом смотрим друг на друга после неожиданной вспышки Дикона — я уже говорил, что за полтора года знакомства с ним ничего подобного я от него не слышал (в ответ на вопрос о логистических или технических трудностях он обычно пожимал плечами и иронично улыбался, а затем раскуривал трубку), — и я знаю, о чем мы оба думаем. Пока мы с Жан-Клодом наслаждались океанским путешествием (Же-Ка «наслаждался» им лишь время от времени, между непродолжительными приступами валившей его с ног морской болезни), Дикон был занят распределением денег и разнообразными деталями организации экспедиции и самого восхождения.
Во время плавания на военном корабле «Каледония» он ежедневно упражнялся, чтобы поддерживать форму, но у него не было времени бегать, как я, по раскачивающейся палубе. Обычно его можно было найти за письменным столом в его каюте первого класса, склонившимся над топографическими картами Эвереста и его окрестностей, фотографиями, а также рассказами (личными и в прессе) о трех предыдущих экспедициях, в их число входили многочисленные блокноты, которые сам Дикон исписал в 21-м и 22-м годах, прежде чем поссорился с Мэллори.
Мы еще на первом этапе нашего пути — готовимся к поездке на поезде из Калькутты сначала в Силду, затем в маленький городок Силигури, а затем в холмы Дарджилинга, откуда начнется настоящее путешествие к Эвересту, — а Дикон уже выжат как лимон.
И не только, понимаю я. Дикона привела в ярость высокомерная телеграмма от этого лорда Бромли-Монфора. Этот «кузен Реджи» должен был заведовать финансами нашей экспедиции по дороге из Дарджилинга к Эвересту, а не руководить ею. Я не виню Дикона за такую реакцию — я всерьез беспокоился о том, что случится, когда примерно через сорок восемь часов эти двое встретятся, — но у меня возникает неприятное чувство, что вся наша экспедиция на Эверест пребывает на грани провала. Вне всякого сомнения, это будет не первая альпинистская экспедиция, сорвавшаяся на первом этапе из-за конфликта двух человек, претендующих на лидерство. (И не последняя, в чем я мог убедиться на протяжении следующих шестидесяти девяти лет.)
Но затем мы покидаем вокзал в Силде в грохочущем, адски жарком и неимоверно пыльном вагоне первого класса в таком же грохочущем, адски жарком и неимоверно пыльном поезде, преодолевающем первую часть нашего маршрута до Силигури, и я обнаруживаю, что смотрю в окно на самый скучный пейзаж, который мне приходилось видеть: бесконечные рисовые поля, прерываемые лишь плантациями разных пальм. В поезде царит хаос — пассажиры второго и третьего класса, а также безбилетники висят во всех дверях и окнах, а также на крыше всех вагонов, за исключением вагонов первого класса. С наступлением темноты стали видны многочисленные деревни на этой бесконечной равнине — по огням тысяч костров и ламп, которые мы проезжали. Казалось, миллионы людей одновременно готовят ужин, большинство на открытом огне рядом с домом или внутри дома с открытой дверью, и — по не слишком приятному запаху, пропитывающему воздух в купе, несмотря на закрытые окна, так что движение воздуха в купе обеспечивалось лишь электрическими вентиляторами, медленно вращающимися на стенках под потолком, — становится очевидным, что и подтвердил Дикон, что большинство очагов для приготовления пищи, мимо которых мы проезжаем, топят сушеным коровьим навозом.
Дикон не извиняется за свою вспышку гнева на подготовительном этапе в Калькутте, но когда наш поезд до Силигури углубляется в сельскую местность с сотнями или даже тысячами огоньков в деревнях и отдельно стоящих домах, он выглядит немного виноватым и смущенным. Мы ужинаем жареными цыплятами, которых нам упаковали в корзинку в отеле, и вполне приличным белым вином в своем маленьком купе, где мы трое будем спать на откидных койках, и аромат табака из трубки Дикона смешивается с запахом коровьего навоза, пропитавшим влажный индийский воздух.
Как ни странно, это успокаивает. Мы почти не разговариваем — нам интереснее рассматривать яркие картинки, которые мелькают перед нами, когда лязгающий маленький поезд проезжает деревни и дома, освещенные открытыми очагами и редкими лампами. Дорога уходит немного вверх, но мы знаем, что узкоколейка Дарджилинг-Гималайской железной дороги поднимет нас с уровня моря до Дарджилинга — город и чайная плантация Бромли-Монфора расположены в районе хребта Махабхарат, или Малых Гималаев — на высоте около 7000 футов.
В конечном счете жара заставляет нас открыть окна и впустить в купе еще больше пыли, дыма и летающего в воздухе пепла, но плотный и влажный воздух становится капельку прохладнее.
Теперь мы едем через банановые и кокосовые плантации, и вонь горящего в очагах коровьего навоза уравновешивается, а иногда и полностью вытесняется густым и чувственным тропическим запахом орошаемых пальм.
В трех часах езды от Калькутты дарджилингский почтовый экспресс с ревом и грохотом проезжает по знаменитому мосту Сара, перекинутому через реку Падма. После него все погружается во тьму, в которой лишь тускло мерцают созвездия сотен и сотен далеких деревень, разбросанных по равнине.
К одиннадцати вечера мы укладываемся на свои довольно жесткие откидывающиеся койки, и, судя по доносящимся до меня звукам, вскоре мои товарищи уже крепко спят. Меня какое-то время одолевают всякие мысли и сомнения — я опасаюсь, что встреча с лордом Бромли-Монфором в отеле «Эверест» завтра вечером или во вторник утром может обернуться катастрофой, — но затем равномерный стук железных колес и покачивание вагона «Дарджилингского почтового» убаюкивают меня, и я засыпаю.
Рано утром в Силигури — после чая, кофе и плотного европейского завтрака в зале железнодорожного вокзала, предназначенном только для британцев и других белых пассажиров, — мы пересаживаемся на узкоколейку, поезд по которой отправляется ровно через тридцать пять минут после прибытия почтового экспресса. Проехав семь миль — поезд такой крошечный, что кажется слегка увеличенной копией игрушечной железной дороги, о какой мечтает каждый мальчишка, — мы прибываем на станцию Сукхна, после которой начинается необыкновенно крутой и необыкновенно медленный подъем в Дарджилинг. Влажные ароматы густонаселенной равнины Бенгали вскоре сменяются освежающим бризом, а ряды чайных кустов время от времени
