на нижних частях крыльев.
Раздвижная панель, позволявшая Реджи разговаривать с шофером, открывалась только с правой стороны, за водителем. К реву двигателя прибавлялся грохот струй внезапного ливня по толстому брезенту крыши, и нам пришлось бы кричать, чтобы Дикон нас услышал. Перегородка за спиной последнего была из матового стекла с выгравированным гербом Бромли, грифоном с рыцарской пикой в лапах — точно такого же я видел на флаге, реявшем над поместьем леди Бромли в Линкольншире.
— У вас большая плантация, леди… Реджи? — спросил Жан-Клод сквозь барабанную дробь внезапного ливня.
— Эта главная плантация, ближе к Дарджилингу, занимает около двадцати шести тысяч акров, — ответила Реджи. — На северо-западе у нас есть еще одна, выше и больше, но маленький поезд из Дарджилинга не доходит до ее полей, как здесь, на главной плантации, и поэтому оттуда дороже поставлять чайный лист на рынок.
«Больше пятидесяти тысяч акров, — подумал я. — Чертова уйма чая». Потом вспомнил, что британцы в Англии и здесь, в Индии, пьют этот напиток утром, днем и вечером, не говоря уже о сотнях миллионов индусов, перенявших эту привычку.
Крутые склоны холмов тут были изрезаны террасами, на которых зеленели ряды кустов, похожих на ухоженный виноградник, только гораздо ниже. Я заметил мужчин и женщин в мокрых хлопковых сари и рубашках, трудившихся вдоль бесконечных зеленых рядов, повторявших изгибы холмов, словно параллельные линии высот на топографической карте. От разнообразия оттенков зеленого захватывало дух.
Минут через двадцать мы свернули с крутой, раскисшей грунтовой дороги на длинную, уходящую вверх аллею из белого гравия. Не знаю, что я ожидал увидеть в конце аллеи — возможно, еще один каменный замок, как у леди Бромли в Линкольншире, — но дом Реджи, большой и окруженный конюшнями и другими прочными хозяйственными постройками, по цвету и архитектуре больше походил на большой деревенский дом Викторианской эпохи. Грузовики последовали за нами на широкую аллею, но затем свернули к конюшне и гаражу за ней, а «Серебряный призрак» остановился перед домом на круглой гравийной площадке, окруженной разнообразной тропической зеленью, мокрой от дождя. Заглушив мотор, Эдвард выскочил из машины и открыл дверцу с той стороны, где сидела Реджи.
Это был первый и последний раз в моей жизни, когда я ездил в «Роллс-Ройсе».
Когда за окном сгустились тропические сумерки, мы ужинали великолепной телятиной за длинным столом (длиннее, чем в библиотеке, на котором оставили карты), а затем все четверо — пятеро, если считать высокую, безмолвную фигуру доктора Пасанга, — вернулись в библиотеку, где всех ждал бренди, а нас с Же-Ка — еще и сигары. Дикон попыхивал трубкой и, по всей видимости, продолжал молча искать аргументы и причины, чтобы помешать Реджи примерно через 36 часов отправиться в путь вместе с нами. Мы не собираемся у стола с картой, а садимся у гигантского камина, который растопили слуги. На плантации, на высоте около 8000 футов, довольно холодно.
— Взять женщину на Эверест — об этом даже не может быть и речи, — заявляет Дикон.
Реджи поднимает взгляд от своего сужающегося кверху бокала с бренди.
— А это и не обсуждается, мистер Дикон. Я иду. Вам нужны мои деньги, мои шерпы, мои лошади и седла, нужны медицинские знания доктора Пасанга и мое разрешение от премьер-министра Тибета — и вам нужна я, чтобы в этом году получить доступ в Тибет, даже если бы не было кризиса со вшами и танцующими ламами.
Дикон морщится. «По крайней мере, она больше не называет его „Дики“», — думаю я.
— Кризис со вшами и танцующими ламами? — удивляется Жан-Клод, отрываясь от бренди и сигары.
Я почти забыл, что Же-Ка провел зиму и осень во Франции, а не в Лондоне, как мы с Диконом. Я смотрю на последнего, ожидая объяснений, однако он машет рукой, предоставляя слово мне.
— Ты должен помнить, — я поворачиваюсь к Жан-Клоду, — что знакомый Ричарда, которого мы видели в Королевском географическом обществе, фотограф и кинорежиссер Джон Ноэл, заплатит «Комитету Эвереста» восемь тысяч фунтов за права на все кино- и фотосъемки прошлогодней экспедиции.
— Помню. Еще подумал тогда, что это невероятная сумма, — говорит Жан-Клод.
Я киваю.
— Ну вот, Ноэл не сомневался, что получит прибыль, окажись прошлогодняя экспедиция успешной, однако он не мог снять захватывающий фильм об исчезновении Мэллори и Ирвина, поскольку имелась всего лишь одна фотография, сделанная перед тем, как они покинули четвертый лагерь, а облака заслонили двадцатидюймовый объектив кинокамеры, так что Ноэлу пришлось выпустить очередной фильм о путешествиях — он назвал его «Крыша мира». Мы с Диконом посмотрели его в январе, перед тем, как ты вернулся из Франции.
— И что?
— То, что в фильме были вещи — в том числе сцена, где старик находит вшей у мальчика-попрошайки и давит их зубами, — которые явно рассердили тибетское правительство. Другим не понравился фрагмент, когда приводились слова вдовы Мэллори о том, что она сожалеет о всей экспедиции. Но больше всего тибетцев разозлили танцующие ламы.
— Танцующие ламы? — переспрашивает Жан-Клод. — Ноэл снял их в монастыре Ронгбук?
